Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков

Такой творческий подход не мог не способствовать бешенному росту его популярности у москвичей и гостей столицы. Круги от этой популярности расходились в народе как ударная волна после ядерного взрыва. Слухи о драконовских методах работы Михаила Борисовича, а также о его исключительной строгости и железной принципиальности будоражили общественность. Мне о нем рассказывали удивительные истории совершенно посторонние люди, которые в свою очередь слышали их от каких-то дальних иногородних знакомых. Иногородние знакомые после посещения Третьяковки запоминали, как правило, не художественные произведения, а строгого и усатого Михаила Борисовича Лазаревского.

Однако при всем своем необычайном рвении Михаил Борисович оказался весьма предприимчивым человеком. Обладая врожденными способностями, он сумел-таки совместить приятное с полезным. Выяснилось, что на глазах у всей Третьяковки он в промышленных масштабах извлекал прибыль из факта дороговизны билетов для иностранных граждан и из их же природной капиталистической прижимистости.

Схема предприятия была проста как чугунный утюг.

Предположим, билет для интуриста стоил сто рублей. Михаил Борисович предлагал ему свои услуги проводника за половину этой суммы. Имелась в наличии дверь, ведущая с Главного входа прямо на парадную лестницу. Получив условленную мзду, Михаил Борисович эту дверь просто открывал на минуточку. И все.

Вывел его на чистую воду Валерьян Кротов, сменивший к тому времени Ваню Чернова на посту старшего сотрудника первого этажа. Однажды он в щелочку подсмотрел, как Михаил Борисович о чем-то жарко спорит с группой иностранных туристов. Ученый оживленно махал руками, цокал языком и кивал головой. Заграничные граждане тоже махали руками, кивали головами и выразительно терли пальцами. Эта сцена до детских припухших желез напомнила Валерьяну азербайджанский рынок в его родном Павловом Посаде. А после того, как Валерьян увидел, что интуристы сунули Михаилу Борисовичу в ладошку горсть мятых бумажек, сходство стало разительным и окончательным.

Дождавшись последнего акта этой производственной драмы, то есть момента, когда семь или восемь нерусских человек прошмыгнули через приоткрытую дверь в пределы экспозиции, Валерьян вышел на сцену. Подойдя к Михаилу Борисовичу, Валерьян на правах старшего сотрудника первого этажа попросил внятных комментариев ко всему увиденному. Михаил Борисович лишь досадливо поморщился и, протянув ему самую рваную купюру, сказал:

– На-ка, тебе, Валера полтинничек…

Больше Михаил Борисович на Главном входе не появлялся. Он тяжко переживал этот факт и даже подходил к Сергею Львовичу с заманчивым предложением об учреждении некоего акционерного общества, упирая на фантастические прибыли, текущие прямо в руки. Но Сергей Львович справедливо заметил, что хороша ложка к обеду, а теперь он и без Михаила Борисовича обойдется. Боливар, так сказать, не вынесет двоих. И посадил на металлодетектор своего человека, студента Канаткина. Студент тоже владел английским языком в необходимом объеме. По крайней мере, он был в состоянии объяснить зарубежным гостям, что совсем не обязательно платить за входной билет его полную стоимость.

Михаил Борисович стенал и, ломая руки, горько жаловался на злую судьбу. На то, что ему приходилось делиться с милиционерами, после чего оставались буквально сущие крохи. На тот риск, которому он подвергался. На постыдную и непонятную широкой русской душе буржуазную жадность. На общую дороговизну жизни, наконец! Но все впустую. Больше к естественной монополии Главного входа Михаил Борисович и на пушечный выстрел не приближался. Слишком уж неприглядной была ситуация в «Куранте», на фоне которой наш Ротшильд вздумал сколачивать свой первичный капитал.

А ситуация тогда и впрямь являла собою удручающе – беспросветное зрелище. Денег нам третьяковские боссы не платили. Не объясняя никаких причин, и даже отказываясь разговаривать на эту тему в принципе. Просто не платили, и все. Текучка кадров сделалась чудовищной. Нормальные, дееспособные люди разбежались, а на их место пришел жуткий, невменяемый сброд. Остатки старой гвардии, – деморализованные, ободранные и помятые – махнули на все рукой и предались ежедневному пьянству. Выпивали уже с пяти часов пополудни и прямо в дежурке. Старшие сотрудники ходили на закрытие Галереи исключительно поддамши.

Это был такой своеобразный шик – появиться в залах слегка пьяным, с отверткой в руках, и дурным голосом орать: «Галерея закрыватцо!». Посетителей сдувало как будто ветром. И уже у редкого правдолюба возникало желание заводить дискуссию по поводу раннего закрытия: «Как же так! Еще только четверть восьмого, а Третьяковка по графику работает до без пятнадцати!».

Надо сказать, что после изъятия ножиков на Главном входе тема якобы несвоевременного закрытия была у правдолюбов уверенно второй по популярности. В этом сугубо техническом моменте правдолюбам тоже мерещилось ущемление их гражданских прав, политических свобод и человеческого достоинства. Упрется вот такой осел и начинает нарочито медлено исследовать со своей толстожопой ослицей залы «первой» зоны. И сколько ты ему не объясняй, что Галерея к 19:45 должна быть закрыта уже ВСЯ, а это шестьдесят четыре зала, шестнадцать кодовых дверей и несколько десятков злых, усталых человек, которых нужно вовремя отпустить по домам – ему это совершенно не интересно. Напротив, именно сейчас, в полвосьмого вечера ему надо срочно рассмотреть портрет девицы Лопухиной.

И ведь по большому счету аргументов у тебя нет никаких – на табличке у входа действительно написано: «Время работы: 10:00–19:45». Прибить бы эту табличку на лоб человеку, который придумал такое.

Обычно вступать в переговоры с правдолюбами – сущее наказание. Эти люди не понимают никаких логически безупречных доводов и игнорируют все апелляции к здравому смыслу. Им элементарно насрать и на доводы твои, и на апелляции, и тебя самого лично.

Но совсем другое дело, когда ты нетвердой походкой медленно подходишь к правдолюбу. С горящими желтым огнем неукротимой ярости глазами. Поигрывая здоровенной отверточкой. И, предварительно обдав его сложным букетом запахов, ласково просишь очистить помещение. О-о-о! Правдолюб тут же подхватывает свою толстожопую и с места включает пятую скорость. Российский правдолюб, честно говоря, жидковат, и если на него поднажать – дает дриста.

К сожалению, всякое явление имеет и обратную сторону. Справиться, будучи под газом, с финскими кодовыми замками было уже гораздо сложнее. Они и так-то были «с приветом», а уж когда на их «привет» накладывался твой… Половина дверей просто отказывалась закрываться. Тогда на них плевали слюной и ставили на сигнализацию «условно».

Заинтересованность личного состава в конечном результате наших общих охранных усилий пропала как факт. Диспетчеров, просивших в случае срабатывания сигнализации проверить те или иные помещения, с чистой совестью посылали настолько далеко, что даже то место «куда Макар телят не гонял» казалось им ближним Подмосковьем. Сотрудникам негласно было разрешено сидеть на постах и даже читать. Спать им просто не успели разрешить – «Курант» разогнали.