Сукино болото - Виталий Еремин

– Кто-нибудь еще приходил?

– Нет.

Гоша потрепал Максима по щеке:

– Умный мальчик.

Гоша вышел на лестничную площадку и вполголоса доложил Корытину обстановку. Корытин велел перевернуть все вверх дном, но найти баллончик. Начался обыск, больше похожий на погром.

Пришел с работы Фархад.

– А, травматолог! – развязно встретил его Гоша. – Как тебя, Фархад? Короче, Федя. Может, ты нам подскажешь, Федя, где тут у вас тайничок с наркотой?

Фархад оглядел устроенный ментами кавардак и неожиданно сказал:

– Я не Федя, я – Фархад. Но я больше русский, чем вы.

Гоша делано расхохотался.

– Я получил образование в России, – запальчиво продолжал Фархад, – я думаю по-русски, я говорю по-русски без акцента, у меня русская жена. Если бы я что-то за собой чувствовал, какую-то вину, я бы так с вами не разговаривал. Но я чист, и все мы в этой квартире чисты. А вы хотите нас замарать.

Глаза у Гоши стали совсем нехорошими:

– Ох, некорректно ведешь себя, Федор. Знаешь, что бывает за оскорбление личности милиционера при исполнении им служебного долга?

Фархад вскипел:

– Какого долга? Это вы нанесли нам оскорбление, устроили тут погром. Уйдете и не извинитесь, а я должен отвечать за то, что меня это возмущает? Соседи подтвердят, что я даже на «ты» вас ни разу не назвал.

Гоша издевательски расшаркался:

– Ах, извините, Федя, извините.

20 июня 2006 года, вторник, вечер

Рулевой проводил экстренное совещание. Обстановку докладывал Корытин:

– Лично я ничего не понимаю. Это мог сделать только щенок Ланцевой, больше некому. Но как он мог догадаться?

Рулевой осадил своего зама:

– Ну, детский сад, честное слово! Ясен пень: пока вы телились, в квартире кто-то побывал. Надо было сразу ехать с обыском. Кто промедлил?

Корытин задумался. Нет, Гоша поехал тут же, как только ему было сказано. Куда и зачем ехать, он узнал в последний момент.

– Мент мог сделать вид, что не нашел вещества или перепрятать? – спросил Рулевой.

Корытин покачал головой. Нет, помимо мента в квартире все перерыли двое его ребят.

– Если это сделал не мент и не пацан, тогда кто? Дух святой? – раздраженно спросил Рулевой.

Сам подумал: «Фамилия этого духа святого Радаев. Это он провернул, больше некому». Поймал себя на том, что втайне восхищается бывшим другом.

– Что теперь делать с Ланцевой? – спросил Корытин.

В подтексте его вопрос означал, что журналистку надо убрать. Тогда и Булыкин даст задний ход, и Радаев поскорее свалит из города.

В принципе Рулевой был не против акции. Кого-то из троих надо убрать. Для устрашения остальных двоих. Но Ланцеву ему было жалко. Если они уберут Булыкина, поднимется обязательная при убийстве мента шумиха. Остается Радаев.

– Его предупредили? Предупредили. Пусть пеняет на себя, – сказал Рулевой.

– Кому поручим? – спросил Корытин. – Пичугину?

– Поручи кому-нибудь из наших, – велел Рулевой. – А Пичугин пусть присмотрит. Только сделать это нужно быстро. Желательно прямо сегодня.

20 июня 2006 года, вторник, вечер

Пичугин был в маске, в руках малокалиберная винтовка, голос его звучал приглушенно:

– В обойме у тебя пять патронов, – инструктировал он Пикинеса. – Но я бы тебе советовал уложить его одним выстрелом, чтобы не оставлять на месте гильз. По пуле менты не определят, из чего ты стрелял. Пуля от мелкашки сплющивается, понимаешь? Могут определить только по гильзе. Не оставишь гильзу – они не определят даже точку, с которой ты стрелял. Звук у этой красавицы минимальный, как удар бича. Ты был в цирке на аттракционе со зверями?

Отморозок покачал шишковатой головой с многочисленными шрамами. Нет, не был он в цирке.

Пичугин презрительно скривился:

– Тебя бы самого там показывать. Не вздумай, урод, перед акцией обдолбаться.

Он уже ненавидел всех в организации Рулевого: и грифов, и старших. И особенно Корытина, считая, что именно тот вынудил его убить пацана на школьном дворе. Решение принималось второпях, он не соглашался ни в какую. Тогда Корытин нашел подход – сказал, что пацан – стукачок, и если собранная им информация попадет в руки ментов, то не поздоровится и ему, Пичугину. Будто пацан и его заснял.

Но когда, перед тем как нанести удар, он увидел лицо и глаза пацана, то мгновенно понял, что совершает самую большую мерзость в своей жизни. Однако рука уже была занесена. Замахнулся – бей, выхватил ствол – стреляй, это было вбито в рефлекс.

Что-то подсказывало Пичугину, что и на этот раз его используют с тухлой целью. Он только для порядка стращал Пикинеса, а в душе желал, чтобы тот промахнулся.

20 июня 2006 года, вторник, поздний вечер

Радаев подошел к гостинице, когда уже смеркалось. Входная дверь была закрыта, он нажал кнопку звонка. Пикинес спустил курок, щелкнул выстрел, пуля с противным визгом пролетела возле уха. Павел оглянулся, ожидая увидеть стрелявшего, но улица была пуста. В этот момент раздался второй выстрел. Пуля обожгла щеку. Черт! Павел почувствовал себя дичью на чьей-то охоте.

Стреляли, скорее всего, из строящегося дома напротив, укрытого зеленой сеткой. Если добежать до забора, можно выбраться из зоны обстрела.

У забора Павел взял наизготовку кусок кабеля, с которым не расставался. Ну, тварь, держись!

Пикинес сам выдал себя, свою позицию. У отморозка сдали нервы. Вместо того чтобы дождаться, когда Радаев на него выйдет, и прикончить его с близкого расстояния, он испугался, что снова промажет. А ведь в обойме было еще три патрона, один-то мог достичь цели. Сказалась истеричность натуры Пикинеса. Он оставил винтовку и бросился бежать. Ему нужно было успеть, потому что из дома был только один выход. Он споткнулся, упал, Радаев бросился на шум.

В Пикинесе было много лишнего веса. Он плохо бегал. Радаев настиг его и врезал кабелем по затылку. Пикинес опрокинулся на спину и заорал, пытаясь привлечь внимание Шурупа. Но Шуруп предпочел отсидеться в машине.

– Из чего стрелял? – отдышавшись, спросил Павел.

– Из мелкашки.

– Поднимайся, покажешь.

Пикинес показал, откуда стрелял. Винтовка была там. Коротенькая, ладная, с обоймой. Просто загляденье.

– Я ее возьму, не возражаешь? – сказал Радаев. – А то у меня жизнь становится какая-то неспокойная. Да, и еще вот что. – Он вынул из кармана тридцать тысяч. – Отдашь, сам знаешь кому. И не дай тебе бог прикарманить!

«Ну и что теперь делать? – думал Радаев, отпустив Пикинеса. – Возвращаться в гостиницу нельзя. Что там гостиница, в городе больше оставаться нельзя».