Каир. Биография города - Джеймс Олдридж

Если Мустафа Кямиль был в глазах англичан «неприкасаемым», то уважали они другого человека — Саада Заглула (Кромер считал его честным молодым человеком с блестящим будущим). Саад был честным, его ожидало отличное будущее, и он пытался избавиться от англичан. Но всякое проявление активной политической деятельности в Каире, будь оно враждебным или дружественным, в конце концов душили какие нибудь «покровители». Сам великий Саад Заглул находился под покровительством принцессы Назли, племянницы Исмаила, и был ее стряпчим. Принцесса Назли баловалась политикой, хотя и считала себя слишком большой аристократкой, чтобы лично участвовать в политической жизни; зато она покровительствовала другим.

Принцесса принадлежала к кругу королевской богемы, говорила на четырех языках, даже немного по-арабски, и не боялась приглашать мужчин в свой салон. Стены ее приемного зала были оклеены страницами иллюстрированных журналов, и, пока посетитель ожидал появления принцессы, абиссинский слуга услаждал его слух игрой на пианоле, исполняя «Дом, родной дом». Назли была по-европейски воспитанной, культурной женщиной, но в то же время и убежденной мусульманкой; Китченера, которого она знала еще молодым капитаном, Назли именовала своим «приятелем-переростком». В политике она придерживалась проанглийской ориентации, тогда как Заглул, мужественно сражавшийся при Тель эль-Кебире, был ярым противником англичан. Саад глубоко погряз в этих фешенебельных салонах, особенно после того, как женился на дочери бывшего премьер-министра Мустафа-паши, близкого друга Кромера.

Ему все же удалось преодолеть соблазны англо-турецкой политики и остаться подлинным египтянином. Благодаря четкой политике Саада Заглула и его последователей, а также народной поддержке этой политики лорд Китченер (сменивший сэра Элдона Горста на посту резидента) был вынужден созвать в Каире Законодательное собрание. Египет в подражание англичанам начал свою парламентскую жизнь.

До самого ухода англичан из Каира политическая жизнь Египта определялась отношениями между английским резидентом, премьер-министром, парламентом, двором и политическими деятелями. Бесконечные встречи представителей одной группы с деятелями другой группы, личные беседы, хождение из учреждения в учреждение, из парламента во дворец, из дворца в резиденцию, из резиденции в салоны политических деятелей — вся эта каирская политическая карусель напоминала итальянскую оперетту, которая разыгрывалась под гневный аккомпанемент национального движения. Иностранцы в Каире (за исключением наиболее дальновидных) издевались и смеялись, как египтяне учатся управлять страной в духе европейского парламентаризма.

Но каждого английского резидента — от лорда Кромера до сэра Майлса Лэмсона (последний резидент) — больше всего пугала мысль, что рано или поздно Египет поймет, что ему совсем не обязательно подражать европейской парламентской системе, что есть иные пути. Политические события, явившиеся следствием Первой мировой войны, показали египтянам, что действительно есть другой путь, и тогда борьба вспыхнула на улицах Каира.

Называя 1914 год годом крушения старого общества в Каире, Сторрс имел в виду, что Первая мировая война подорвала основы английского правления в Египте, хотя европейцы в Каире войны и не ощутили. «Судя по лондонским газетам, Каир живет в напряженной военной обстановке, — писал Сторрс в 1914 году, — но… вчера тысячи людей собрались на ипподроме, где проходили скачки, теннисные корты переполнены; в клубном ресторане заняты все столики, базары открыты, и торговля идет вовсю». Однако он добавлял, что египетским студентам, политическим деятелям и журналистам, распространявшим антианглийские слухи, грозил арест и высылка на Мальту.

В течение очень короткого времени война привела к массовому наплыву в Каир английских, австралийских, новозеландских и колониальных солдат, что, конечно, повлияло на нравы и обычаи города. Поскольку Египет в 1914 году формально еще считался независимой частью Османской империи, вступление Турции в войну на стороне немцев и ее довольно робкое нападение на Суэцкий канал все же поставили английские власти в Египте в сложное положение. Администрация по-прежнему формально находилась в руках турок, которые теперь стали врагами.

Более того, Англия с помощью своего замечательного агента Т. Лоуренса подстрекала арабов Аравии к восстанию против Турции, то есть к войне за национальное освобождение. Этот урок не ускользнул от внимания египтян, потому что впоследствии лозунг самоопределения стал единственным требованием, с которым были согласны все египтяне. И пока европейский Каир постепенно превращался в сумасшедший дом, где «гуляла» солдатня, в египетском Каире бурлила политическая жизнь. Вновь прибывшие в Каир английские солдаты развлекались, египтяне страдали от резко поднявшихся цен, а в деревне царила такая нищета, что в 1918 году умерло больше людей, чем родилось.

Солдаты все же принесли некоторое благополучие в Каир, и Сторрс, рассказывая о прибытии австралийских солдат, писал, что только они ежедневно расходовали в Каире 3–4 тысячи фунтов. Незримые узы между солдатами и Каиром, между «томми» и «диггером» (австралийским солдатом), с одной стороны, и каирцами — с другой, не прошли бесследно для обеих сторон. Сторрс считал, что пребывание армии улучшило внешний облик города. Он рассказывал, что если омнибус, в который запрягали ослов, не останавливался по требованию австралийцев, они просто опрокидывали его; они палили из револьверов в окна полюбившегося им кафе.

По словам Сторрса, египтяне восхищались австралийцами, но побаивались их. Обри Герберт в книге «Монс, Анзак и Кут» (1919) писал, что австралийцы и египтяне недолюбливали друг друга. Сам он восхищался австралийцами, но писал: «Надо признать, что с местными египтянами австралийцы постоянно обходились грубо; рядовой австралиец не признает ничьего превосходства, но сам не сомневается в своем праве на него».

Сторрс и Герберт были представителями высших классов Англии, поэтому хотелось бы привести и мнение самих австралийцев. В книге «Ад, колокола и мадемуазели» (1932) австралийский герой войны Ф. Максвелл пишет, что в его подразделении, «казалось, собрались все подонки, безработные и преступники Сиднея», и с увлечением рассказывает о своей первой драке в Каире. «В Каире, — пишет он, — я впервые почувствовал себя в «действующей армии». Черные и белые сцепились в жестокой схватке, столбом поднималась пыль, мелькали руки и лица, слышался хруст черепов «джиппо», неслась шипящая и пронзительная брань. Гурии в одном из злачных фешенебельных притонов навлекли на себя гнев солдат, и те разбушевались, словно ураган. Взлетали оружие и дубины, безвкусная мебель публичного дома питала костры на улице. Слухи о беспорядках распространились по городу… Казалось, весь Каир сбежался к месту действия… В разгар побоища из окна через пелену пыли вылетело на улицу пианино…»

Каир фактически стал для англичан серьезной проблемой, потому что был слишком заманчивым местом для офицеров и солдат, которым полагалось думать о войне, а не о развлечениях. Генерал Арчибальд Уэйвелл в своей книге «Палестинские кампании» (1928) упрекал сэра Арчибальда Маррея в том, что тот перевел свой штаб в Каир из Исмаилии: «Сидя в Каире, Маррей и его штаб потеряли контакт со сражавшимися войсками». Когда командование принял Алленби, он переместил штаб из Каира в лагерь около Рафа в Синайской пустыне (октябрь, 1917). Несмотря на это, много офицеров и солдат ухитрялись проводить свободное время в Каире, и он по-прежнему был раем в восточном стиле. Даже такие люди, как Т. Лоуренс, приезжая в Каир, подпадали под его чары. Сторрс писал, что Лоуренс («мой маленький гений») неустанно бродил по базарам и выискивал мечети.