Дежурный по континенту - Олег Горяйнов

Как не взволновал тот печальный факт, что никакой жены у дона Фелипе нет вот уже два года.

Кому в этот день действительно не повезло, так это Лопесу-двурушнику. После доверительной беседы с Бермудесом банкир в качестве носителя информации был совершенно бесполезен. Он ловил ртом воздух, время от времени икал и не отвечал ни на один вопрос. Поскольку никаких денег в машине, в которой его привезли, не обнаружилось, Ольварра понял, что может про них забыть. Ну, может, не навсегда, а до тех пор, пока с помощью хозяев комиссара он не найдёт управу на наглого Бермудеса и сможет предъявить ему счёт, к которому без зазрения совести припишет свои кровные десять лимонов. С процентами, sin duda.[20]

Потратив впустую почти час, хефе распорядился привязать бедолагу за одну ногу – к бетонному столбу электропередачи, а за другую – к плугу трактора, на котором один из долинных индейцев неподалеку от дома-айсберга распахивал под кукурузу своё небольшое поле.

Ольварра сам уселся за рычаги. Тут к Лопесу на время вернулось сознание. Он заплакал и попросил не лишать его жизни. Но Ольварру уже было не остановить. Когда ноги банкира стали расходиться в разные стороны, он обмочился. В паху у него что-то лопнуло, ноги вытянулись в прямую линию, и он заорал страшно и тоскливо, и орал, не переставая, до самой смерти.

А до смерти ему было ещё ох как далеко, потому что замурзанная конопляная веревка, которой он был привязан к трактору, взяла и оборвалась. Ольварра что-то свирепо крикнул, и Касильдо, уже вовсю проклинавший свою мягкотелость, хитрожопость и прочий букет человеческих качеств, заставивший его сжалиться над Эриберто Акокой, бросился к трактору, вытащил откуда-то моток ржавой проволоки и привязал ею Лопеса, вернее, не Лопеса, а орущую безумную субстанцию, когда-то по какому-то недоразумению называвшуюся этим человеческим именем.

Дон Фелипе нажал на рычаги, субстанция приподнялась над землей, и левая нога, чмокнув, отделилась от туловища. То, что осталось, запрыгало в судорогах, окропляя землю фонтанами крови, и вскоре затихло. Откуда-то прибежала синяя от голода собака и стала с жадностью лизать мокрую землю.

Ольварра вылез из трактора, велел Касильдо прибраться и, стараясь не глядеть на изуродованные останки, удалился в сторону дома. Закон маньянских гор обязывал его ещё и помочиться на труп предателя, но он побоялся, что, отвыкнув от вида развороченного человеческого мяса, облюётся на глазах у sicarios, смотревших теперь на него с трепетом и любовью: ком гнусной желчи и так уже подступил к самому его горлу. Или разволнуется до того, что моча по-стариковски застрянет где-нибудь между простатой и прямой кишкой, и ни капли благородной жидкости наружу не просочится. Тоже не дело.

Злоба так и кипела в нем, но это было как раз то, что ему было нужно в данный момент. Пришло время действовать. Ольварре брошен вызов. Он, можно сказать, на крючке у негодяя Бермудеса. Глазами этого торговца шмалью за действиями дона Фелипе теперь наблюдает, можно сказать, вся страна Маньяна. Всё это жрущее, курящее, пердящее, испаноговорящее стадище человеческое смотрит теперь на дона Фелипе, дивится: сдастся он, встанет на колени перед нахрапистой гнидой, доказав всем, что он – никчемный старик, не достойный более никакого уважения, или же он не сдастся и на колени не встанет, а даст-таки зарвавшимся горлопанам достойный маньянского мужчины отпор?..

Да, так вот все на него и смотрят, будто он – паршивая стриптизёрша на подиуме и уже избавился от лифчика, а к трусам еще только протянул трепетную длань. Смотрит маньянская полиция, жравшая с его ладони столько лет, что папиллярные линии кормильца изучила как меню. Смотрит пограничная стража, купленная-перекупленная им столько раз, что одно только звучание фамилии Ольварра у чинов от comandante и выше уже вызывает повышенное выделение слюны и желудочного сока. Смотрит трудовое крестьянство, населяющее его долину: а ну-тка даст слабину дон Фелипе, грозный и могущественный хефе, великий и ужасный властитель жизней человеческих, ну-тка жидко обделается он от дешёвого наезда, стушуется и запищит, прося пощады… То-то праздник придёт в долину! И выстроится тогда в живую очередь трудовое крестьянство, чтобы смачно плюнуть в седую шевелюру своего многолетнего благодетеля!

Ах, Бермудес! Какой расчёт, какая дальновидность! Конечно, ему не было никакого резона вступать в сговор с ныне покойным Лопесом. Теперь он получит возможность поиметь Ольварру как ему только заблагорассудится. Теперь пенсионер Ольварра будет долго и безуспешно воевать с террористами и либо проиграет эту войну и превратится в ничтожное ничто, либо победит, но уже разорится подчистую без всякого участия Бермудеса.

Это ход рассуждений Бермудеса. Это, значит, так он уверяет себя в том, что загнал в угол дона Фелипе. Что же остаётся в этом случае дону Фелипе? Только одно – натянуть Бермудесу нос. Победить.

Кипи же, закипай во мне, моя родовая индейская злоба!

Ольварра спустился в подвал, чтобы лично выпустить из застенка ни в чем не виновного, как выяснилось, Эриберто Акоку. Там он уставился на дверь, из которой была выломана гнилая доска. Что ж, этот исход можно было предвидеть, обладай кто-нибудь здесь тюремным опытом. А таковых не оказалось. Уголовников Ольварра при себе не держал, и если использовал, то подальше от своей долины, преимущественно на северной границе страны Маньяны. Касильдо и вовсе параши не нюхал никогда в жизни, какой с него спрос. Этот подвал в качестве камеры предварительного заключения Доном никогда не использовался. При строительстве дома-айсберга Дону и в голову не могло прийти, что случится когда-нибудь нужда запереть здесь узника, и не индейца-крестьянина, перепившегося на день Благодарения маисовой водкой, а крепкого и предприимчивого молодого человека, ценящего свободу передвижения пуще риска обидеть дерзким побегом своего бывшего благодетеля.

Ладно, бог с ним, с Акокой. Найдется сам. Маньяна – страна маленькая, а Земля – и вовсе шарик, людей на ней всего пять миллиардов, из которых четыре миллиарда – негры и китайцы, а из оставшихся две трети – женщины и дети, так что найдется. Или сам явится, прослышав о том, что Дон больше на него зуб не имеет. Не до Акоки сейчас.

У Дона сейчас более важные заботы: победить в войне.

А с чего начинается война?

С оперативно-тактического плана.

Значит, первым делом нужно превратиться из Верховного Главнокомандующего в Генштаб и этот план разработать. Причём в сжатые сроки.

– Касильдо! – крикнул дон Фелипе.

Подбежал слегка запачканный кровью и дерьмом добрый молодец.

– Ты закончил там? – спросил Дон.

– Закончил, хефе! – с воодушевлением воскликнул Касильдо.

‑ А не знаешь ли ты, куда у нас делся Акока?

‑ Батюшки-светы! – поразился Касильдо, осмотрев выбитые доски. – Неужто сбежал?

‑ Да похоже на то.