Порок сердца - Ольга Минина

* * *

Павлов прервал свой рассказ и обратился к Григорию, так и не убрав пистолет от виска дрожащей Кати:

— Ну что, Григорий, я — все нах. Теперь твоя очередь.

— Я не верю ни одному твоему слову, Павлов.

Молчавшая во время рассказа, Катя вдруг как заведенная затвердила на одной ноте начало своей медитации:

— Я Катя, Катя, КАТЯ…

Не обращая на нее внимания, Павлов продолжил разговор с Григорием:

— А мне плевать! Ну-ка быстро рассказывай нах, что дальше было! А не то порешу, на хрен, и ее, и тебя прям щас нах!

Гриша, уставившись в пол, начал говорить:

— В ноги он упал мне — вот что дальше было. Я над Катей сидел — она угасала, и я вместе с ней, а тут…

Коламская больница. Приемный покой 26.02.1999 00:15

В приемном покое стояла тишина и никого не было, не считая нервно меряющего коридор шагами отца Пантелеймона. Время от времени он останавливался, читал молитву и крестился. В покой, прогнав тишину, зашел тяжело шаркающий Григорий с гримасой боли на лице, за ним — пожилая медсестра. Она обратилась к хирургу:

— Григорий Борисыч, пойду я на отделение.

— Конечно, Валя. Кошмарный вечер.

— Мне очень жаль.

— Да-да, иди, Валя, отдохни.

Она посмотрела с сочувствием на Григория и ушла. Тот немного постоял и тяжело уселся за стол, обхватив голову руками.

Отец Пантелеймон, не выдержав напряжения паузы, спросил тихим голосом:

— Что, умерли?

— Девочка у Лены, три восемьсот, здоровая, в родильном.

— АЛена?

— Умирает, часа два у нее есть. Сердце. Как я устал!

— Что же ты сел здесь? Надо спасать их! Катя! Лена! Они же еще живы! — Отец Пантелеймон подбежал к Григорию и, схватив его за локти, поднял из-за стола. — Делай же что-нибудь! Может, их в Москву?

— Все. Все, что можно, я сделал. Я не Бог, отец Пантелеймон. — Григорий не сделал никакой попытки освободиться. — А Бог, если он есть, тоже сделал все, что мог. Моя Катя умирает у меня в больнице. Даже если случится чудо, она уже никогда не будет ходить, видеть, говорить — она просто овощ. МОЯ КАТЯ! Где справедливость, отец? Или справедливость в том, что Бог забрал и Лену тоже? Праведницу и грешницу вместе, чтобы никому не было обидно?

— Григорий! Очнись! Что ты несешь?! — Отец Пантелеймон тряс обмякшего доктора за грудки. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Молитесь, отец! Вы же верите в чудо! А я больше ни во что не верю — каждый раз одно и то же, стоит мне поверить, полюбить — у меня сразу же все отнимают, я не хочу больше верить, не хочу жить.

— А как же Аня, «маленькая Катя» — ей так нужен отец!

— А кто мне ее отдаст? Я ей никто!

— Григорий! Не распускайся! Соберись, ты же гениальный хирург! Господь с нами, Он просто испытывает нас — надо пытаться, надо бороться!

— Бесполезно! У Кати травма, несовместимая с жизнью, она жива только благодаря сильному сердцу. Ее жизнь можно поддерживать искусственно, но мозг уже никогда не восстановится, а Лене необходима срочная пересадка сердца. Это конец, отец. Аллее!

— Значит, Лену можно спасти? — В голосе отца Пантелеймона послышалась надежда.

— Нет, это бред, только теоретически. Я — дежурный врач в местечковой больнице. Сегодня суббота — кроме меня и Вали, трезвых никого в больнице нет, а если бы и были даже все врачи, на такую операцию квалификации ни у кого не хватило бы. Оборудование-то есть… Да и о чем вообще говорить, если органа для трансплантации нет.

— Сердце есть! — Отец Пантелеймон разжал руки, и Григорий сразу обмяк на стуле.

Он поднял голову и, глядя в глаза священнику, тихо, но убедительно произнес:

— Отец! Езжайте домой — вы переутомились.

Но отец Пантелеймон не думал сдаваться, он зашагал вокруг Григория, усиленно жестикулируя.

— Неужели ты ослеп, Григорий. Катя и Лена — сестры. Ты прекрасно это знаешь. Катино сердце может спасти Лену. Господь неспроста собрал нас всех здесь сегодня. Ты спасешь Лену, спасешь Катино сердце, вернешь жизнь человеку, взамен загубленной тобой жены, — это твой шанс, Григорий! Главный шанс в твоей жизни!

— Нет, нет и нет! Даже слушать этот бред не хочу! — Григорий вскочил со стула. — Это подсудное дело! Где согласие родственников? Да и какой бы я ни был гениальный хирург — без ассистентов я ничего не смогу, — это просто безумие.

— Это не безумие, это то чудо, которое во имя и с помощью Господа ты можешь совершить. — Отец Пантелеймон встал перед Григорием на колени. — Умоляю, решайся, Григорий! Я буду тебе ассистировать!

— Это как же?

— С Божьей помощью! А еще помогу тебе удочерить Анечку, чем бы ни закончилась наша операция.

— Встаньте отец, встаньте! Ну хорошо, хорошо, я попробую, хоть это безумие чистой воды. Звоните Жене, пусть скажет, что не претендует на отцовство.

— Прямо сейчас?

— У нас очень мало времени.

— Ты что ж, не веришь мне?

— Звоните, отец!

Пантелеймон вытащил из кармана мобильный телефон и, поглядывая на Григория, набрал номер. Ему довольно быстро ответили.

— Женя? А кто это? Виктор? Это отец Пантелеймон. Уехал в Москву? Навсегда? А что случилось? Не знаете? Виктор, а ведь вы врач, я правильно помню? Хирург? Виктор! Пожалуйста, ВО ИМЯ ВСЕГО СВЯТОГО! НЕ ВЕШАЙТЕ ТРУБКУ! Вас сам Бог нам послал! У нас беда, большая беда! Лена Павлова умирает! Вы можете приехать в больницу? Да! Прямо сейчас, каждая секунда дорога, я заеду за вами, через пять минут — я у вас! Не надо? Хорошо! Ждем. О Господи, слава Тебе!

Закончив разговор, он посмотрел на вопросительно глядящего на него Григория, затем медленно достал платок и вытер пот со лба. Только после этого он сделал попытку объясниться:

— Гриша, теперь я и правда верю, что у нас все получится. Виктор — Женин брат — хирург, он учился в Сорбонне. Вообще-то он не совсем он, скорее, она, но сейчас нам это не важно, лишь бы помог!

Гриша, посмотрев на попа как на душевнобольного, все-таки спросил:

— А наш танцор, значит, свалил в Москву от греха подальше?

— Да. Но я обещаю тебе, что все улажу с ребенком. Она же еще нигде не зарегистрирована. Ты знаешь мои связи — Аня будет с тобой.

— Я попытаюсь пересадить Катино сердце Лене. Но шансов на успех у нас нет. Это полное безумие. Ну ладно, я пошел готовить операционную. — Дроздецкий, не очень уверенно держась на ногах, вышел.

Отец Пантелеймон остался один. Немного постояв в раздумье, он опустился на колени и начал молиться.