Владыка мира - Алекс Ратерфорд

Я говорю не только о своих единоверцах, но обо всем моем народе. Многие индуистские правители – как раджа Рави Сингх, которого я вижу перед собой, – боролись на моей стороне в наших недавних битвах. Они и их люди проливали кровь за Моголов. Уже за одно это и они, и всякий, кто верен мне, независимо от вероисповедания, должен иметь почет и уважение при моем дворе и в моей армии. Также правильно и благородно будет позволить каждому придерживаться своей веры без помех и гонений.

Помолчав, Акбар невольно посмотрел на двух мусульманских старейшин в темных одеждах, наполовину скрытых в тени крытого прохода в стороне Ануп Талао. Один из них стоял, сложив руки на круглом, как дыня, животе, выпирающем под тугим поясом. Акбар хорошо его знал – это был шейх Ахмад, правоверный суннит и лидер уламов, старших духовных советников Акбара. Шейх был больше всех настроен против брака Акбара с женщинами индуистского вероисповедания. Второй старейшина, шейх Мубарак, был отцом Абуль Фазла. Его худощавое рябое лицо под аккуратно повязанным белым тюрбаном выглядело задумчивым. Акбар продолжил, возвысив голос от нараставшей в нем решимости:

– Империя Моголов будет процветать, только если будут процветать все ее подданные. Чтобы показать серьезность своих намерений, настоящим я объявляю конец взимания джизьи – подушной подати с неверных. Потому как если человек не исповедует ислам, это не причина обеднять его. Я также отменяю древний налог, наложенный до прихода Моголов на индуистских паломников, посещающих свои святые места.

Шейх Ахмад открыто качал головой. Ну и пусть. У него скоро будет еще много поводов выразить неодобрение. Это только начало перемен, которые задумал Акбар. Неспешно продвигаясь назад в Сикри, он вызывал к себе глав городов и селений и расспрашивал их о жизни простых людей. Раньше ему было ничего не известно о тяжелых податях на индуистское население, которое составляло бо́льшую часть его подданных. Чем больше падишах думал над этим, тем более очевидным ему казалось, что такие подати были не только несправедливыми, но и приводили к распрям. Чтобы гарантировать стабильность империи, он взял индуистских жен и позволил им свободно выбирать вероисповедание. Конечно, было бы мудро – и довольно просто – распространить терпимость и равенство на всех.

Религия индусов интересовала Акбара все больше. В прошлом, если он вообще о ней задумывался, она казалась ему странным, причудливым, даже наивным верованием, которое заключалось в почитании идолов и волшебных сказок. Но Рави Сингх подарил падишаху два индуистских писания в красивых переплетах – Упанишады и Рамаяну, переведенные на персидский язык. Каждую ночь, пока Акбар торжественно следовал обратно в свою столицу, он просил, чтобы слуги читали их ему. Слушая в полумраке, падишах разглядел за пышным языком повествования мысль, которая проходила по нему красной нитью, – тот, кто чист сердцем, какой бы веры он ни придерживался, может обрести свой путь к Всевышнему и душевное спокойствие.

Акбар понял, что до недавнего времени едва ли думал о вере вообще, даже о своей собственной. Он отправлял все необходимые ритуалы, потому что так следовало поступать. И все же, чем больше он внимал мудрости индуистских книг, тем более уверялся в том, что есть истины, верные для всех, постулаты, свойственные всем верованиям, и они открываются любому, кто будет готов их воспринять. Так же, как суфий шейх Салим Чишти – чьи тонкие, почти мистические исламские верования Акбар так уважал, – говорил, глядя на падишаха своими ясными глазами:

– Всевышний принадлежит каждому из нас…

Акбар поднялся, и четыре трубача, стоявшие возле него, поднесли к губам свои трубы, возвестив их громкими возгласами об окончании приема. Повернувшись, властитель быстро скрылся в арочном дверном проеме из песчаника, который вел в его собственные покои. Он чувствовал усталость. Начиная с возвращения из бенгальского похода у него было столько дел, что не оставалось времени на сон. Хамида, Гульбадан и его жены – кроме Хирабай, конечно, – хотели послушать рассказы о его победах и рассказать ему о том, что случилось при дворе во время его отсутствия. Однако сейчас все мысли падишаха были сосредоточены на его новой столице. Он осмотрел свой собственный дворец, но ему не терпелось увидеть остальную часть города. Теперь наконец такая возможность у него появилась.

Полчаса спустя Акбар шел вдоль городских стен со своим главным зодчим.

– Ты действительно выполнил данное мне обещание, Тухин Дас, – говорил он, глядя на красные парапеты из песчаника и крепостные валы, что окружали его новую столицу.

– Люди работали посменно, повелитель. Не было и часа – ни днем ни ночью, – когда строительство не шло полным ходом.

– Как они справлялись в темное время?

– Мы жгли костры и факелы. Твое предложение выреза́ть части зданий из песчаника на каменоломне, прежде чем доставлять их сюда, также ускорило работу. Следуй за мной, повелитель. Пройдя через эти ворота, мы увидим имперский монетный двор.

– Резчики-индусы превзошли самих себя…

Акбар внимательно разглядывал прекрасный геометрический узор из звезд и шестиугольников на потолке из песчаника в монетном дворе. Действительно, везде, где они уже осмотрелись, было почти невозможно не воскликнуть вслух, восторгаясь совершенством и тонкостью работы мастеров. Чаттри – крошечные павильоны – покоились на колоннах из песчаника, настолько тонких, что их, казалось, можно было обхватить рукой. Гирлянды цветов и стебли растений, нежные и тонкие, как живые, вились вокруг колонн и по стенам.

– Посмотри на это, повелитель… – Тухин Дас указал на вырезанную из белого мрамора ширму-джали. – Мастера так же искусно работают с мрамором, как и с песчаником.

Чистая правда, думал Акбар. Джали выглядела яркой и хрупкой, как паутина в морозе. Это напомнило ему о диковинках из резной слоновой кости, которые приносили ему ко двору прибывавшие из далекого Китая торговцы в меховых шапках и кожаных одеждах. Конечно, при всем его совершенстве, в городе витал сырой и пыльный дух необжитости, думал Акбар. Цветы и деревья смягчили хладность камня.

– Как обстоят дела с обустройством садов?

– Превосходно, повелитель. Там, возле твоего зала для собраний – диван-и‑хаса, – видно, как работают садовники.

Акбар проследовал за Тухин Дасом из монетного двора. И снова его главный зодчий оказался на высоте, думал он, наблюдая, как женщины, а также мужчины, сидя на корточках на красной земле, сажают ряды темно-зеленых кипарисов и молодых кедров. В другом саду уже росли манговые деревья, душистая чампа и искристый ярко-красный петушиный гребень – цветок, который так любил его отец Хумаюн.

– Пожалуйста, пройдем в диван-и‑хас, повелитель. Я надеюсь, ты останешься доволен. Здесь все точно так, как было на рисунке.

И вправду, думал Акбар, войдя в изящный павильон из песчаника. В центре единственного высокого зала возвышалась украшенная искусной резьбой колонна, так восхитившая его на бумаге, на которую была установлена круглая площадка, связанная висячими мостами с тем местом, где он будет восседать.