Изабелла Баварская - Александр Дюма

Герцог Орлеанский живо встал между дверью и Жаном Бургундским и, взявшись за ключик, сказал:

– Вовсе нет, дорогой кузен, – сюда запрещено входить: эта дверь ведет в молельню, я возношу тут мои тайные молитвы богу.

И, смеясь, как бы нечаянно, он вынул из двери ключ; словно забыв, что у него в руках, он стал вертеть ключ на пальце, а затем, сунув его в карман своего камзола, сказал с прекрасно разыгранным равнодушием:

– Не пора ли ложиться, кузен?

Жан Бургундский лишь тогда ответил, когда освободился от золотой цепи, на которой висел его кинжал и кошель, – он положил то и другое на кресло, а герцог Орлеанский, в свою очередь, стал раздеваться; совершив это раньше кузена, он первым лег в постель, оставив для герцога Бургундского место с краю как более почетное, которым тот не замедлил воспользоваться.

Принцы еще некоторое время поговорили о войне, о любви, но вот наконец герцог Жан как будто стал испытывать желание заснуть; герцог Орлеанский прервал беседу, еще некоторое время взглядом, полным благожелательности, смотрел на своего кузена, который уже спал, затем, перекрестившись, прошептал слова молитвы и, в свою очередь, закрыл глаза.

Но после часа неподвижного лежания глаза Жана открылись, он неслышно повернул голову в сторону кузена – тот спал так крепко, словно все ангелы неба хранили его сон.

Убедившись, что кузен действительно спит, а не притворяется, Жан привстал на локте, спустил с постели одну ногу, потом другую, нащупал пол и тихо соскользнул с кровати; он подошел к креслу, где лежали одежды герцога Орлеанского, пошарил в карманах, достал спрятанный кузеном ключ, взял со стола лампу, которую поставил на ночь слуга, и, затаив дыхание, подкрался к потайной дверце; осторожно сунув ключ в замочную скважину, он открыл дверь и вошел в таинственное обиталище.

Спустя минуту он вышел оттуда бледный, нахмурившийся; некоторое время он стоял в задумчивости, протянул было руку, чтобы взять кинжал, который оставил на кресле, но передумал и поставил лампу на стол. При этом последнем его движении герцог Орлеанский проснулся и спросил:

– Вам что-нибудь нужно, дорогой кузен?

– Нет, монсеньер, – отвечал тот, – свет лампы мешал мне, я встал, чтобы потушить ее.

Тут он потушил лампу и вновь лег на оставленное для него место.

Несколько месяцев истекло со дня перемирия, и вот вечером 23 ноября 1407 года на улице Барбетт против храма Божьей матери остановились двое всадников. Оглянувшись вокруг, один из них сказал:

– Это здесь.

Спешившись, они поставили лошадей в тени навеса, привязали их за уздечки к столбам, поддерживавшим навес, и молча углубились под его свод. Спустя минуту прибыли еще двое мужчин, осмотревшись, как и первые всадники, они тоже спешились и, увидев блеск доспехов в тени, присоединились к тем, кому они принадлежали; не прошло и десяти минут, как вновь послышался топот, через полчаса небольшой отряд насчитывал уже восемнадцать человек.

Спустя еще четверть часа все были в сборе, но тут в начале улицы послышался стук копыт, – судя по всему, мчалась лишь одна лошадь. Когда всадник поравнялся с храмом, его окликнули из-под навеса:

– Это вы, де Куртез?

– Я, – ответил всадник, осадив лошадь. – Кто зовет меня, друг или недруг?

– Друг, – ответил тот, кто был, по видимости, главарем группы, и, выступив из скрывавшей его тени, он подошел к сиру Томасу де Куртезу.

– Так как же? Можно выступать? – спросил он и положил руку на шею его коня.

– А, это ты, Раулле д'Октувиль! – ответил рыцарь. – Все твои люди в сборе?

– Да, мы ждем вас вот уже добрых полчаса.

– С приказом была заминка; мне думается, в последний момент мужество чуть было не покинуло его.

– То есть как? Он отказался от своего намерения?

– Нет, нет.

– И хорошо сделал, а то я оказался бы перед ним в долгу. Я ведь не забыл, как этот проклятый богом герцог отнял у меня, когда власть была в его руках, управление генеральными штатами, хотя этот пост был жалован мне королем по ходатайству герцога Филиппа Бургундского. Я, сир Томас, – нормандец, я помню зло; он может рассчитывать на два добрых удара кинжалом, я вам это говорю: первый – за то обещание, которое я дал герцогу, второй – за клятву, которую я дал самому себе.

– Оставайся с этими добрыми намерениями, мой славный охотник. Дичь спугнута, четверть часа пути отсюда – и она твоя, я тебе это обещаю.

– Так вперед!.. – сказал Раулле, ударил лошадь по крупу ребром руки, и та пустилась вскачь, а Раулле вернулся под навес.

Пусть рыцарь продолжает свой путь, а мы войдем в изящный дом королевы.

Это был прелестный особняк, который она купила у сира де Монтегю и куда она удалилась, когда в приступе безумия король порезал ей лезвием шпаги руки. После этого случая она приезжала во дворец Сен-Поль только на какие-нибудь торжества и оставалась там столько, сколько требовали приличия. Впрочем, это давало ей возможность более свободно предаваться любви с герцогом.

В тот день, о котором идет речь, королева, как обычно, находилась в своем особняке, но постели не покидала, ибо у нее был выкидыш: ребенок родился мертвым. В изголовье у нее сидел герцог Орлеанский, они только что отужинали, ужин прошел очень весело – больная чувствовала себя превосходно. Глядя на любовника глазами, которые снова, как только вернулось здоровье, засверкали любовью, она сказала:

– Несравненный мой герцог, когда я совсем поправлюсь, пригласите меня отужинать в ваш дворец, как мы только что отужинали в моем, тогда я попрошу вас об одной милости.

– Извольте только приказать, благороднейшая Изабелла, – отвечал герцог, – я готов на коленях выслушать ваш приказ.

– Я не решаюсь, Орлеан, – проговорила королева, глядя теперь на герцога с сомнением, – боюсь, если вы узнаете, в чем моя просьба, вы бесповоротно откажете мне.

– Нет ничего такого, что было бы дороже жизни, а вы прекрасно знаете – моя жизнь принадлежит вам.

– Мне!.. И Франции. Каждый вправе требовать своей доли, что и делают мои придворные дамы.

– Вы ревнуете, – улыбнулся герцог Орлеанский.

– О, ничуть, простое любопытство, и чтобы удовлетворить его, я желала бы пройти в комнату, смежную со спальней монсеньера герцога Орлеанского, в которой, как говорят, он хранит портреты своих любовниц.

– И вы желали бы знать?..

– В какую я попала компанию, – и только.

– Нет ничего проще, моя Изабелла, вы увидите, что вы там одна, точно так же, как у меня в сердце и у меня на сердце. – И с этими словами он вынул из-за пазухи портрет, который ему подарила королева.

– О! Я не ожидала, что так быстро получу доказательство верности. Как! Эта вещица все еще с вами?