Изабелла Баварская - Александр Дюма

– Только смерть разлучит нас.

– Не говорите так, монсеньер. Вы сказали «смерть», а меня вдруг охватила какая-то странная дрожь, и что-то не поддающееся описанию сверкнуло перед глазами. О! Кто это? Кто вошел? Что ему нужно?

– Сир Томас де Куртез, камердинер короля, – объявил открывший дверь паж, – он спрашивает его высочество герцога.

– Вы позволите ему войти, моя прекрасная королева? – спросил герцог Орлеанский.

– Да, конечно, но что ему нужно. Я вся дрожу.

Мессир Томас вошел.

– Монсеньер, – сказал он, поклонившись. – Король требует, чтобы вы без промедления предстали перед ним. Он желает сообщить вам нечто неотложное, в высшей степени касающееся вас обоих.

– Скажите королю, мессир, что я иду следом за вами.

Томас вскочил на коня, пустил его галопом и, проезжая мимо собора Нотр-Дам, обронил:

– Приготовься, Раулле, вот тебе и дичь, – и исчез из виду.

Под навесом послышался легкий шорох, неясные звуки, похожие на бряцание железа, – это рыцари садились на коней; шум вскоре стих, вновь воцарилась тишина.

Однако тишина была нарушена звуками негромкого голоса, доносившегося со стороны улицы Тампль: кто-то напевал балладу Фруассара; спустя миг стал виден и певец, впереди шли двое слуг с факелами в руках, а еще впереди ехали вместе на одной лошади два оруженосца, за певцом следовали два пажа и четверо вооруженных мужчин. Певец был одет в просторное платье из черного Дамаска; он восседал на муле, который шел шагом, и развлекался тем, что подбрасывал в воздух и ловил перчатку.

В нескольких шагах от навеса лошадь оруженосцев заржала, ей, как эхо, ответило ржание другой лошади, стоявшей под навесом.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнули оруженосцы; ответа не последовало.

Они коленями сдавили бока лошади, понукая ее, но та взвилась на дыбы, тогда они вонзили в нее шпоры, лошадь дернулась и пустилась вскачь, да так быстро, словно неслась сквозь огонь.

– Держись крепче, Симон, – крикнул певец, забавляясь происходившим, – да скажи королю, что я еду: если ты и дальше поскачешь так, то приедешь раньше меня на добрых четверть часа.

– Это он! – раздалось вдруг из-под навеса, и двадцать всадников устремились по направлению к улице Тампль. Один из них остановился справа от герцога и с криком: «Смерть ему, смерть!» замахнулся на герцога топором, удар пришелся на кисть руки.

Герцог испустил стон.

– Что происходит? Что это значит?! – вскричал он. – Я герцог Орлеанский.

– Это именно то, что нам нужно, – ответил человек, ударивший его, нанося ему второй удар. На этот раз он расколол герцогу череп, вся правая сторона лица была рассечена. Герцог успел лишь охнуть и упал на землю.

Однако он еще попытался встать на колени, но на него набросились все разом, нанося ему удары чем попало: кто – шпагой, кто – палицей, кто – кинжалом; паж пытался защитить герцога, но сам, смертельно раненный, упал на него, теперь удары сыпались равно как на хозяина, так и на слугу. Другой паж, которого лишь слегка коснулась шпага, с криком: «На помощь, на помощь!» бросился к лавчонке на улице Роз и спрятался там.

Жена сапожника высунулась из окна – увидев, что двадцать человек убивают двоих, она стала звать на помощь.

– Молчите!.. – прикрикнул на нее один из убийц. Но женщина не унималась; тогда он выхватил стрелу и пустил ее в окно, стрела попала в приоткрытый ставень.

Среди нападавших был человек, который сам не дрался, но наблюдал за дерущимися; голову его покрывал красный капюшон, низко надвинутый на лицо. Увидев, что герцог не шевелится, он осветил факелом его лицо и сказал:

– Ну что ж, мертв.

Затем он бросил факел на кучу соломы, лежавшей у храма Божьей матери, солома тотчас занялась. Он вскочил на лошадь, пустил ее галопом и с криком: «В бой!» устремился на улицу, которая вела к саду особняка Артуа. «В бой, в бой!» – повторили его спутники и последовали за ним. А чтобы задержать погоню, они бросали позади себя силки из проволоки.

Тем временем лошадь двух оруженосцев успокоилась, и они вернулись обратно к тому месту, от которого она в испуге пустилась вскачь. Вдруг они увидели мула герцога Орлеанского, однако без седока. Оруженосцы герцога решили, что животное сбросило всадника, и, взяв мула под уздцы, подвели к навесу. И тут при свете пламени они увидели распростертого на земле герцога, возле него валялась кисть его руки, а рядом в канаве – обломок черепа.

Стремглав бросились они к дому королевы. Бледные, дрожащие, вбежали они в особняк и, громко крича, стали рвать на себе волосы. Одного из них тотчас же отвели в покои королевы Изабеллы, и та принялась расспрашивать, в чем дело.

– Случилось ужасное несчастье, – отвечал оруженосец. – На улице Барбетт, против дома маршала де Рос, только что убит герцог Орлеанский.

Изабелла страшно побледнела, затем, достав из-под подушки кошелек, полный золота, протянула его мужчине, принесшему весть, и сказала:

– Видишь этот кошелек? Так вот, если пожелаешь, он будет твоим.

– Что я для этого должен сделать? – спросил оруженосец.

– Ты побежишь туда, где лежит твой хозяин, ты должен успеть раньше, чем похитят его тело. Понял?

– Да. А дальше?

– А дальше ты снимешь с него медальон с моим портретом, который он всегда носил на груди.

Теперь, если читателю будет угодно следовать за нами, перенесемся на десять лет вперед, десять лет, отделяющие события, о которых мы сейчас поведаем, от дня смерти герцога Орлеанского. Десять лет, занимающие значительное место в жизни человека, – всего-навсего шажок в беге времени. Мы надеемся, что по зрелом размышлении нам простят этот пропуск, ибо сказать надо так много, а места для рассказа осталось мало, да кроме того, мы рассчитываем восполнить этот пробел в большой работе по истории, а публика, конечно, поможет нам в нашем предприятии.

Итак, мы подошли к 1417 году: конец мая, семь часов утра. Решетка, заслонявшая ворота Сент-Антуанской заставы, поднялась, и через них по направлению к Венсену проехала, оставив за собой славный город Париж, небольшая группа всадников. Впереди ехали двое, а за ними, на некотором расстоянии, держались остальные, похоже, они составляли свиту двух первых, а не были их товарищами и, всячески выказывая знаки почтения, приноравливали свой шаг к шагу своих господ, – мы постараемся, чтобы читатель смог составить себе о них верное представление.

Скакун того, что держался правой стороны дороги, испанский мул, шел иноходью, ступая мягко и размеренно, словно догадываясь, что хозяину недужится. И впрямь, всадник, хотя ему и было всего сорок девять лет, казался старым, и видно было, что он страдает. Временами он выпускал из рук поводья, доверяясь животному, и конвульсивным движением сжимал руками голову. Хотя было раннее утро и в воздухе веяло прохладой, а по равнине стлался легкий туман, голова всадника не была покрыта, – его шляпа висела справа на седле, – и росинки дрожали на седых кудрях редких волос, обрамлявших худое, бледное, меланхолическое лицо.