Макабр. Война на восходе - Мила Нокс

Герман потянул за шнурок и распустил ворот:

— Вот.

Тео кивнул. Значит, стесняться нечего: какое совпадение, что у них почти одинаковые шрамы! Или не совпадение? Но Тео — не один из них. Отчего-то внутри кошки заскребли от этого, да и требования Хармана не рассказывать им еще звучали в ушах…

Со стороны тракта раздался стремительный конский топот и голоса. Через несколько мгновений на тропе показались всадники, впереди всех несся Вик: косы разметались по плечам, брови сурово сдвинуты.

— Дорогу! — рявкнул он. — Бор, нагрей воды! Скорее!

Иляна с Германом встрепенулись, Тео приподнялся со ступеней. Вик спрыгнул с коня и помог спешиться неизвестному мужчине. В лице того не было ни кровинки, глаза безжизненные, а рука крепко сжимала локоть, обмотанный окровавленной тряпкой, ниже которого… Тео содрогнулся… Ниже локтя ничего не было. Мужчина глухо стенал, сжимая кровавую культю.

— Давай! Сюда!

Вик протащил раненого мимо остолбеневших Тео, Германа и Иляны, крикнул им не входить и запер дверь. Впрочем, она тут же распахнулась, выпустив насмерть перепуганную Санду.

Теодор знал, что сейчас будет. Помнил из практики отца. Эти крики: «Воду! Нитки! Сюда, давай сюда!» — были ему знакомы. Нахлынули воспоминания из прошлого, когда он помогал отцу. Кровавые бинты в железной миске. Чистые белые расстелены на столе. Вода, в которой плавают темно-красные сгустки. Иногда — желтый гной.

— Тебе лучше уйти, — сказал он остолбеневшей Санде. — Пошли!

И Тео потащил ее прочь, провожаемый взглядами Иляны и Германа. Увидев, что девушка ежится, Тео снял плащ и накрыл ее плечи. Санда смутилась. Какое-то время они молчали и глядели вверх: закат потух и на небе густо вызвездило. Тео не мог смотреть на Санду спокойно — его так и кусал червь сомнения. Да, он простил ее — сам знал. Но все же… Тео все никак не мог набраться храбрости задать вопрос, а сейчас отчего-то решился:

— Слушай… — Он вдруг заинтересовался носками своих кабаньих сапог. — Хотел спросить…

Тео бросил взгляд по ту сторону тракта: между холмов ползла туманная вечерняя дымка, кружилась завитками среди поросших молодой травой вершин.

— Что, Тео?

— Раду… — Тео почувствовал, как Санда вздрогнула. — Я давно его не видел. А… ты?

Сразу после того, как они выбрались из Полуночи, Тео пару раз замечал альбиноса — то в яре, где жила Шныряла, то дальше к омуту Ольшаника. Всякий раз его передергивало при взгляде на предателя. Да, Тео считал его предателем. Вот только… считала ли Санда так же? Ведь прежде она защищала этого своего… друга.

Кулаки сжались сами по себе так, что костяшки побелели. Тео сцепил зубы, но отвернулся. Слушал тишину, ожидая ответа.

— Да… — тихо ответила Санда.

«Черт!» Значит, он не ошибся, когда увидел беловолосую голову около приюта. «Он ходил к ней! Санда и Раду…» В голове словно открыли коробку с тенебризом — темная вспышка затмила сознание.

— Он приходил ко мне… Мы разговаривали…

«Разговаривали! Да, конечно!»

— И?

— Ничего.

— Ясно. Пойду проверю, что с раненым, — стараясь не выдавать дрожь, бросил Тео и рванул прочь. Санда так и осталась стоять в его плаще, обескураженно глядя вслед.

«Значит, она с Раду. — Тео скрипнул зубами. — Вот как. Почему тогда не взяла его с собой? Наверное, потому, что Вик бы этого не допустил! Ворона приходил к ней, а она мне ничего не говорила! Ни словом не обмолвилась! Я думал, один ее навещаю… Думал, ей одиноко… А оказывается, она одновременно еще и с ним встречалась. «Разговаривали». Ну да, конечно!»

Теодора потряхивало от одной мысли, что Санда с Раду сидели в приютском саду, спрятавшись за кривыми деревцами на лавочке, и… «разговаривали». Ему привиделось, как этот ухмыляющийся блондин Раду тянет к девушке руку, охватывает ее пальцы своими. Другую руку кладет Санде на шею и касается родимого пятна, потом обхватывает ладонью ее голову и тянет к себе… а Санда и не сопротивляется.

Тео запнулся, налетев на надгробие, и чуть не пропахал носом борозду в клумбе. Из-под блеклых цветочков высунулась голова мороя и закричала:

— Не смей сквернословить, дрянной мальчишка! Вот скажу твоим родителям, чтобы всыпали тебе розог!

«Давай, валяй, — подумал Тео. — Моих родителей даже ты не достанешь, мертвяк…»

Этой ночью они так и не тронулись в путь. Приехавшие легли отдохнуть, раненого устроили в часовне и дали выспаться. Настроение в отряде переменилось: Охотников и без того нельзя было назвать веселыми ребятами, теперь же лица мужчин стали мрачными как грозовая ночь. Они негромко совещались, склонившись друг к другу, и даже Вик с ними шушукался так, чтобы Теодору не было слышно. Это злило.

К рассвету легли спать, а когда проснулись на закате, внезапно распогодилось. Ветер стих, и сразу потеплело. Подле часовни уже горел костерок, рядом сидел вчерашний незнакомец, а над огнем побулькивал большой котелок, распространяя пряный аромат похлебки. Тео подсел к пламени, чуть поодаль от незнакомца. Тот сидел, завернутый в одеяло, и безучастно смотрел в огонь. Лицо его было молодым: прямой нос и строгие губы, в уголках раскосых глаз — крохотные лучистые морщины. В вороте рубахи болтался деревянный крест, какой носят крестьяне. Да и сама одежда была бедная и латаная, но было в мужчине что-то приятное, подкупающее. Может, те самые морщинки — такие бывают от улыбок.

Сейчас он не улыбался. Пламя плясало в его глазах, но он не шевелился, даже когда все собрались вокруг костра и приступили к ужину. Вик дотронулся до плеча раненого, мужчина вздрогнул.

— Поешь, Дан.

Дан скривился, но послушался: пристроил миску между коленей и принялся вяло черпать похлебку. Когда с едой было покончено и кое-кто из Охотников закурил, откинувшись на ствол дерева, Змеевик обратился к раненому.

— Дан, твоя очередь.

Дан молча отставил миску и закутался плотнее в плащ. Охотники молчали. Раненый покачал головой.

— Я…

Его горло вдруг перехватило, и он смолк, — лицо мужчины выражало такую муку, что Тео вздрогнул от жалости.

— Мы с Гривой… — Голос Дана вновь дрогнул. — Мы… преследовали нелюдимца… Никак не могли поймать. Он подался высоко в горы — какого черта его туда понесло, думали мы, может, нас заметил? Преследовали несколько дней. Потом нагнали на опушке. Обрадовались, что сейчас расправимся и возвратимся в Гидут. А он был не один.