Производственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

«Я к твоим услугам, брат Эдэн». Однако улыбку трудолюбивый человек вновь скрыл за пеленой сигарного дыма. «Душа моя, Йоланка прислала открытку, в которой сообщает, какого шума наделала там наша поездка в Бретань». Обе брови асимметрично — отцовское наследство — вопросительно шевельнулись. «Слушай наш общий друг, имени его не хочу произносить громко, — и тут он взглянул на телефон, — французский граф, как ты знаешь, душа моя, удалился на покой в свое поместье в Бретани». Отец мастера кивнул. «У него, вероятно, малейшего понятия не было, о чем говорит добрый Эдэн. Знаете, друг мой, однажды я был свидетелем его спора об одной книге, которую он с чрезвычайным напором защищал, и противник его затем под грузом аргументов сдался. И тогда старик, не совсем по правилам, сразил его наповал, сказав, что даже не читал книгу. Also, weißt du, Matthias!..[38]Тот человек чуть не задохнулся. Действительно нахальство, не так ли?»

«Душа моя, когда мы с женой навестили его там, то обнаружили многочисленное общество местных, как бы это сказать, роялистов, собравшихся на великолепный праздник в саду, на котором «генерал» с его живой, остроумной манерой проявил себя любезнейшим хозяином». Отец устало кивнул. «После того как вечером прозвучал последний звук скрипки, он отвел мою жену на возвышение, которое располагалось на большом дворцовом лугу, собрал вокруг себя всех танцоров и танцовщиц, подал знак Оркестру, и этот семидесятипятилетний старец подвел к жене склонившееся в «фарандоле» общество».

«Это превосходно», — сказал отец мастера и, поскольку на фаянсовом блюдечке появился кусок торта, потянулся за вилкой. (Он, можно себе представить, в страхе сжался.) «Еще бы, душа моя, только, знаешь ли, слава графа!» — «Да уж», — сказал седовласый журналист, проявляя все большую осведомленность. «Душа моя, граф, например, в часовне своего замка в Бретани с великим благоговением хранил тот платок, которым, как говорят, — здесь голос рассказчика притих (а мастер чуть не плакал; все-то они «замалчивают»), — как говорят, вытирал лоб лидер движения». Дядя Эдэн хихикнул. «Знаете, друг мой, не часто услышишь хихиканье мужчины». Для него это было драгоценным переживанием, жаль, что жизнь дяди Эдэна клонилась уже к закату, а не входила в свой зенит. «И знаешь, душа моя, хи-хи-хи, эдакий коммунистический платок Вероники». Отец мастера расхохотался. «Очень хорошо, дядя Эдэн, замечательно». Однако внезапно он посуровел, как в смешном немом фильме. («Наверняка играл, старый плут».) «А в чем дело?» — «Все же, душа моя, у тебя ведь есть доступ…» Дядя Эдэн замолчал и просительно посмотрел на отца мастера. Тот долго тянул время. «Паршивец», — после длительного молчания — это только что касается двоих собеседников, потому что невнятные звуки отдаленной болтовни продолжали журчать, — он серьезно произнес. Руку положил на плечо собеседника. «Спасибо, брат Эдэн, что сказал. Мало того, я пойду далее». Десертная вилка скользнула на пол. «Я пойду далее и выражу благодарность, и попрошу тебя: если когда-либо до тебя дойдут несущественные на первый взгляд подробности, то обязательно сообщи мне. Из таких крупинок мозаики составится, прояснится общая картина». Ему, видно, было совсем невмоготу — он оставил дядю Эдэна считать ворон.

Господин Дьердь мутил воду вульгарными поисками «Непшпорта». «Одна только радость у человека — — — — — спорт после обеда, так и его убирают». Стрела критики была направлена, очевидно, в адрес матери. Отец мастера, утомленный и освеженный состоявшимся семейным разговором, подстрекаемый основополагающей чертой своего характера, к чему также примешивались угрызения совести, поспешил на помощь жене то есть стал искать газету. «Возле пальмы панданус нет», — вставил слово Йозеф Веверка. «Знаете, дорогая Лилике, — продолжил он начатую беседу, — такое разнообразие мяса!» Отец мастера ушел искать среди цветов но это лишь еще больше разгорячило господина Дьердя. «Хорошо, что ты еще не на чердаке ищешь, старый мошенник!» — прозвучал непочтительно голос. Седовласый отец поднял руку и произнес одну из тех своих сентенций, от которых господина Дьердя, так сказать, аж перекосило всею: «Сын мой, если уж нет там, где есть, то надо искать там, где нет». Ребята одновременно замахали, как женский танцевальный ансамбль (только те машут ногами). «Хорошему человеку совесть указывает хорошую дорогу», — сказал мастер.

«Какой выбор мяса!» — «Вы еще помните магазин «Латка Й. П.»?» Йозеф Веверка утвердительно кивнул. «Боже мой: латкайэпэ! Тот самый магазин деликатесов!» Мать мастера, может быть, впервые с уважением посмотрела на Веверку. Она никогда не говорила ничего плохого о нем, мало того, иногда даже жалела. «Петер, этот бедный Йозеф Веверка, он такой несчастный… Он выглядит таким усталым, бедняжка!» Но теперь латкайэпэ, вероятно, направила отношения двух людей по нужному руслу. Глаза Йожефа Веверки, как обычно, налились кровью. «Ну да, а «Стайич»! В «Стайиче» было двадцать пять видов колбас. С жиром, с печенью». Женщина отвечала ему: «Был еще на улице Кидьо такой мясной магазин, названия уже…» — «Филе было по девяносто шесть филлеров, не по сто форинтов! Девяносто шесть филлеров! Пара молочных поросят была три форинта, хорошие ботинки были четыре форинта. Землекоп получал один форинт! И вот теперь, пожалуйста! А эти еще…» Йозеф Веверка замолчал, и вдруг наступила гробовая тишина. «Никто, очевидно, и не слушал», — сказал мастер с неодобрением. «Ну что, тема иссякла?» — крикнул господин Марци из наружной комнаты, где способный, но несколько неуклюжий в движениях центровой чем-то лакомился. (Господин Марци ест больше, чем господин Дьердь, как бы это невероятно ни звучало.)

Большой младший брат (господин Дьердь, кто еще не знает) с коробкой «Мальборо» в руке был душой компании. Он напустил вокруг себя тучу голубоватого дыма. Господин Дьердь любит и умеет поболтать, не спеша выпить. Еще ребенком этот превосходный, остроумный собеседник хорошо чувствовал себя в кругу взрослых. «Это немало, друг мой. Я иногда просто неспособен поддерживать разговор». Да: ну, он — другое дело. Великое уважение к языку, который является его рабочим инструментом, легко закрепощает. Да вот и теперь: «убийственное сидение сычом» он прервал лишь однажды. Спросил одну «раскрашенную женщину», действительно ли она считает, что сильвияшаш[39]просто класс? А ведь мастер так разбирается в музыке!.. (Однако: мастер и музыка! Это великое влияние, оказываемое на него! «Я необразован, mon ami. Но пусть это вас не вводит в заблуждение. Слушать я умею».) «Класс. И внешность у нее классная. На сцене это не последняя вещь». «Так как потихоньку наступало время вечернего телефильма», гости стали собираться домой. Мастер взглянул на часы, на эту хитроумную машину, чтобы узнать, не началась ли уже вечерняя месса.

В этот момент заявился господин Киштелеки, один центровой, они дружески похлопали друг друга по спине; из угла выкатился маленький желтый резиновый мяч — «сдутик». («Может, оттого, что мы все стояли на одной стороне, и дом накренился?») Господин Киштелеки поднял неожиданный подарок, красивы лошадиные зубы блеснули от радости, и начал подбрасывать, «жонглировать», передав после нескольких безупречных подкидываний вверх-вниз мяч господину Дьердю (который, будучи защитником, превосходно жонглировал: если засечь время, то из троих братьев он выдерживал дольше всех, может быть, из-за большой поверхности ступни; однажды мастер рассказал товарищам, что один трюк — на бегу через голову стоя спиной — господин Дьердь может проделать даже с пивной бутылкой. «С пустой?» — «Конечно. Он не дурак; он виртуоз». Смех стоял громкий), затем господину Марци, а в конце цепочки был мастер. Это и подало потом идею, со всех сторон стали раздаваться возбужденные крики: «Соревнование по жонглированию! Просим! Жонглирование!» Наспех установили правила. «Камень! Ножницы! Бумага!» — и порядок выступления был решен. У троих братьев было одинаковое количество очков, когда подошла очередь господина Киштелеки. С большой уверенностью в своих силах приступил он к работе, в зубах его отражались многочисленные пасхальные огни. Однако, когда он достиг результата Эстерхази, они — не сговариваясь — под громкий хохот «пихнули» господина Киштелеки. «Знаете, втихаря к нему все трое подобрались». — «Ничья», — громко закричал мастер. «Икс!» — «Четырехкратная ничья» — таково было официально вынесенное решение. Но господин Киштелеки надулся. (Что, бесспорно, объяснимо с личной, мелочной, частной позиции!) «Вы не джентльмены», — весомо произнес он. После короткого приступа веселья бедного парня все же однозначно прижали. «Приятель, здесь речь не о благородстве, а о жонглировании». И чокнулись. То был достойный пример братской дружбы и солидарности.