Исповедь на краю - Евгения Михайлова

– Я о жестокости спрашивала, – напомнила Дина, подозревая, что пришла напрасно.

– Ну, преступлений в школе, мы, конечно, не допустим. А драки бывают. Воровство. Чего там говорить. Дети завидуют. Одному пять рублей дают на обед, а другого на «Мерседесе» привозят, мобильник на уроке звонит, доллары в кармане.

– Завидуют только богатству?

– Ну, наверное. В основном.

– А, скажем, тому, что какого-то ребенка родители очень любят, встречают, провожают, беспокоятся? Не у всех же такие семьи. Вот Марину Федорову очень любили родители и бабушка с дедушкой. Это не могло кого-то злить, например?

– Ну, могло. Но при чем это?

– Я просто так. Мотив нащупываю. А со стороны к вам не приходили ребята? Отобрать что-то у школьников, украсть? Я знаю, это бывает.

– Да вроде ничего похожего… Ой, знаете, в соседней школе, сто пятнадцатой, она недалеко от нас, через дорогу, был случай. Мальчика зарезали. Прямо во дворе. Маленький, лет одиннадцати. Он ночью из школьного двора выполз на дорогу, его женщина нашла. Вызвала «Скорую», пока довезли, он умер. Никого не нашли. Вы спросите у директора, ее Тамара Ивановна зовут, она вам расскажет.

* * *

Андрей впервые был на показе мод и впервые видел Наташу на подиуме. Он сидел в первом ряду в темном костюме и голубой рубашке, купленных матерью без примерки на распродаже. Но его присутствие обесцветило всех мужчин в зале. Приглашенные дамы, проходя к своим местам, смотрели на него откровенно и жадно, часть мужчин – блудливо и украдкой, и даже модели, участвующие в показе, умудрялись бросать на него незапланированные взгляды. Но Андрей видел только Наташу. В первом отделении она выходила в платьях, которые известные дизайнеры создавали для участниц знаменитого рождественского «Бала дебютанток» в Париже. Ежегодно двадцать четыре самые богатые и знатные невесты со всего мира собираются в отеле «Крийон», чтобы ослепить друг друга и прессу своей красотой и великолепием уникального наряда. Но вряд ли хоть одна из них могла сравниться с Наташей. Ее скромная, нежная, целомудренная красота гармонировала с каждым нарядом, всякий раз создавая неповторимый рисунок. Ее вдохновенное лицо, изящная фигура являли одно целое с симфонией цвета, изысканных линий, великолепия тканей. Она выглядела загадочной и недоступной в фиолетовом платье с пышными воланами от Кристиана Лакруа. Страстной и стремительной – в алом наряде от Живанши с длинным шлейфом и высоким разрезом на юбке спереди. Наташа скользила, как фея, в прозрачном платье цвета вечерних сумерек Донателлы Версаче. И заставила зал затаить дыхание, появившись в белоснежном одеянии из архива Пьера Кардена.

Андрей сиял, громко хлопал и время от времени оглядывался на зал, приглашая всех разделить его гордость и счастье.

Но когда Наташа появилась во втором отделении в серебристом костюме, состоящем из крошечных шортиков, маленького топа, не столько прикрывающего грудь, сколько открывающего ее, и небрежно наброшенного на плечи блузона, Андрей нахмурился. И до конца показа у него не разгладилась глубокая вертикальная морщинка между бровями.

Наташа, переодетая в джинсы и свитер, нашла его в фойе и потащила без слов к выходу, умело уворачиваясь от корреспондентов и фотографов. Они быстро оделись, а на улице Наташа показала ему ключи от машины.

– Я у подружки взяла. Здесь и от ее дома ключ. Дом за городом. Она прямо с показа уезжает на фотосессию.

Они сели в новенький вишневый «Опель», Наташа – на место водителя. Она влюбленно посмотрела Андрею в лицо:

– Почему ты ничего не говоришь? Тебе не понравилось?

– Может, все-таки я поведу? – недовольно произнес он. – Не привык я, чтоб меня, как мешок с мукой, возили.

– Ну что ты, – нежно шепнула Наташа, приблизив губы к его лицу. – Какой же ты мешок. Ты самый красивый. Девочки из-за тебя шеи себе свернули. Пожалуйста, давай пересядем. Нам по Ярославскому шоссе ехать. В Мамонтовку. Я сама, наверное, и не нашла бы. Но ты так ничего и не сказал: тебе понравилось или нет?

Он сел за руль, аккуратно выехал на проезжую часть и, повернув к ней голову, неловко произнес:

– Ты была… Не знаю, как сказать. Просто чудо какое-то. Но как ты могла выйти в этих трусах? – Он сжал ладонью ее колено так сильно, что ей стало больно. – Я хочу тебя, – непоследовательно пробормотал он охрипшим голосом.

* * *

Тамара Ивановна, директор сто пятнадцатой школы, встретила Дину приветливо, не слишком внимательно выслушала объяснение насчет сборника о «Поколении Икс», на удостоверение не взглянула, но, узнав, что речь пойдет о жестокости, закрыла дверь на ключ и попросила секретаршу ни с кем ее не соединять.

– Этот случай с Сашенькой Петровым всю мою жизнь перевернул. – Худое интеллигентное лицо стало печальным, а глаза влажно блеснули. – По ночам думаю: что он успел испытать? По улице иду, в метро еду, на всех смотрю подозрительно: а вдруг это тот, кто ребенка ножом в сердце убил?.. Дело, как вы, наверное, знаете, закрыли из-за отсутствия улик, свидетелей. Нам сказали: видимо, это какие-то залетные хулиганы. Их найти невозможно. Как они говорят, «висяк».

– А вы никого из учеников школы не заподозрили в этом преступлении?

– Нет… Извините, это неправда. В первое время я каждого сложного подростка подозревала. Наблюдала за ними, будто тайный агент какой-то. Самой себе противна была. Сейчас я уверена в том, что нет, никто не мог такое сделать. Хотя у нас есть и выпивающие, и хулиганящие. Но человеческий стержень в тех детях есть. Разумеется, я могу ошибаться. Но мы теперь уже не узнаем. Это ведь далеко не первый случай, когда убивают ребенка, а убийцу не находят. Не стараются найти. Ученик из бедной семьи – это не депутат и не олигарх.

– Да. Очень известный криминалист произнес недавно именно эти слова. Он рассказал мне вчера об ужасном случае, вы, наверное, слышали. Девочку пяти лет убили две младшеклассницы.

– Да, конечно. Что-то невероятное. Но там было много свидетелей. Те убийцы еще плохо соображают: повели ребенка на глазах у всех. Может, они не собирались ее убивать. Увлеклись. Существует детская жестокость, даже жестокость младенцев.

– Там дело было в сережках и часах. Алчность. Зависть.

– Да. Это, конечно, бич. Детям вбивают в голову, что это не пороки, а достоинства. А результат, естественно, непредсказуем.

– Как вы думаете, теоретически из таких малолетних убийц могут вырасти нормальные люди?

– И теоретически, и практически – могут. Но это забота не одной семьи и не одной школы, а всего общества. Есть масса методик по перевоспитанию малолетних преступников. В принципе можно вызвать у них отвращение к насилию, протест, способность к состраданию, восприятию чужой боли. Требуется пустячок. Чтобы большинство взрослых, которых эти дети встретят в жизни, придерживались таких же принципов. Там, где торжествует закон, где за преступлением неизбежно следует наказание, всякого рода извращенцы знают, что они отвергаются обществом. Детей воспитывают в ненависти и презрении к убийцам и насильникам. Очень часто оступившиеся дети в процессе перевоспитания приходят к необходимости искупить свою вину. В Америке именно сложные, проблемные ребята часто становятся полицейскими. А у нас в школе как-то два старшеклассника избили двух шестиклассников. Было разбирательство. От родителей им влетело. В школе учителя все, как нужно, сделали. Помню, подростки сидят у меня в кабинете, и я говорю: «Верю, что вы раскаиваетесь, но видеть вас пока не могу. Не могу смотреть в глаза людям, способным издеваться над слабыми». И один заплакал. Прошло время, и вдруг я заметила, что они стали героями. Их те же малыши признали авторитетами. «Крутыми». Нашла их бандитская слава.