Осенний призрак - Монс Каллентофт

— Да, я живу одна с тех пор, как развелась.

— А дети есть?

— Нет, слава богу.

— А любовник? Врач. Он живет здесь?

— Что вам до него?

— Простите, — извиняется Малин. — Разумеется, нам нет до него никакого дела.

— Здесь нет никакой любви, — еще раз поясняет Катарина. — Всего лишь несколько сеансов действительно хорошего секса — вот что время от времени нужно женщине. Вы ведь знаете, как это бывает, да?

СМС от Туве.

«Слышала твое сообщение. Я была в кино».

Все верно. Она собиралась в кино.

Что мне ответить?

Малин отвечает: «Отлично! Я знаю». А не: «Ты приедешь вечером?»

Харри за рулем. Везет ее домой, в квартиру.

Только бы выдержать еще один вечер одиночества, если он мне предстоит.

Юбки.

Рубашки.

Сандалии.

Фотоальбом.

Малин входит в свою квартиру и видит всю свою жизнь, сваленную на полу в кучу.

Сумки и коробки с ее одеждой, обувью, книгами и прочими вещами. Все аккуратно разложено. Когда Малин понимает, что произошло, ей хочется плакать, и она опускается на пол в прихожей. Однако как ни старается выдавить из себя слезу, ничего не выходит.

«Мои вещи — это я сама, — думает она. — Нет, это даже не я. Они скорее свидетельства бессмысленности моего нынешнего существования».

Янне приезжал сюда днем с ее вещами. Открыл входную дверь ее запасным ключом, а потом бросил его в почтовую щель.

Она хотела сама забрать вещи, когда Янне и Туве будут дома. Чтобы они пригласили ее к накрытому столу и предложили чего-нибудь горячего, чем она смогла бы отогреться после мороза одиночества, утолить свою жажду и утешиться.

«И вместо всего этого вся моя жизнь, сваленная в кучу в этой грязной, маленькой, затхлой и сырой одинокой квартире.

Интересно, помогала ли Туве Янне? Неужели они сговорились против меня? С другой стороны, чего же я хотела? Ведь я ударила его. На глазах Туве. Как, черт возьми, я могла? И чем я лучше того отца и брата из нашего предыдущего расследования?

Боже, как же я скучаю по вам! Я скучаю так сильно, что моя тоска переходит границу допустимого, и вы исчезаете, заменяетесь чем-то другим.

Но почему здесь нет дочери? Туве, где ты? Здесь твои вещи. Ты ведь не могла забрать все с одного раза, ведь так?»

Малин сидит, прислонившись спиной к входной двери.

В руке бутылка текилы, но она не пьет. Вместо этого она достает папки с бумагами по делу о Марии Мюрвалль из сумки, доставленной ее мужем, и читает.

Она видит Марию Мюрвалль сидящей на полу, совсем как она сама сейчас, в другой комнате. Одинокую, изолированную, оглушенную, запертую в границах небытия, может страха, но не такого, который знаком всем нам, остальным.

Малин еще раз перебирает, прокручивает в голове обстоятельства ее дела. Что же случилось в лесу, Мария? Как ты оказалась там? Кто — он, она или оно — мог сотворить такое зло, откуда это? Откуда взялись эти острые живые ветви, изнутри разрывавшие твою плоть? Электрические пауки? Тараканы с полированными челюстями, пожиравшие твои ноги?

«Зло — это поток, сметающий все на своем пути», — думает Малин. Как будто тонны грязи обрушивает с горы неумолимая осенняя буря. Река смерти и насилия уничтожает все живое, оставляя после себя пустыню с кучами пепла. И мы, уцелевшие, поедаем друг друга, чтобы выжить.

Мы призвали на себя гнев. Выпустили его.

Форс поднимается, оставляя папки и вещи в прихожей, проходит в комнату Туве и смотрит на неприбранную кровать. Ей хочется, чтобы там лежала ее дочь, и она начинает плакать, когда понимает, что так или иначе, но эта кровать опустела навсегда. Вероятно, Малин никогда уже не придется переносить Туве с дивана в ее постель. Ребенка по имени Туве больше нет, есть молодая взрослая женщина. Ее дочь очень осмотрительна, здраво оценивает тех, кто ее окружает, и старается держаться как можно дальше от того, что может причинить ей боль. Женщина, чьи сны больше не невинны.

А во снах Малин сырость, темнота и мороз сливаются в одно целое. Они превращаются в поток черного света, источник которого есть тайна. Или, может, множество тайн.

— Я любил, — говорит чей-то голос. — Ищи меня в любви.

— Я сражался, — говорит он же.

— Ищи меня в сражении, — говорит другой голос во сне.

Змееныши, изрезанные в куски лезвиями газонокосилки, кишат у нее перед глазами, выбираются из клоак на знакомых ей улицах.

А потом голоса смолкают, и искалеченные змееныши исчезают.

«Малин, этот дом связан с тобой», — думает Янне. Он попивает холодное молоко из стакана на кухне, заедая его ломтиками копченой колбасы.

Снаружи безраздельно царит ночь, кишащая всеми теми демонами, которых он встречал в своей жизни.

«Малин, — думает Янне. — Здесь, посреди леса, так одиноко без тебя, но в этих деревянных стенах нам двоим тесно. Постель с лоскутным одеялом, сшитым руками моей матери, недостаточно широка для нас двоих.

Дом пропах сыростью и плесенью, подстерегающей нас в углах; ее споры похожи на малярийных комаров, насылаемых ночью.

Немота.

Мы словно бессловесные животные. Такова она, наша любовь. Такова и ты, Малин, и я больше не могу.

Ты всегда обвиняла меня в том, что я убегаю. Разумеется, я убегал в заботы о других, о тех, кому я был нужен в Руанде и Боснии и в этом последнем конфликте на границе между Эфиопией и Суданом.

Я уехал прошлой зимой. А неделю назад меня снова вызвали в Службу спасения. Но я отказал им, мне надо заниматься своими делами. Я остался и принял свою жизнь такой, какова она есть здесь и сейчас.

Но ведь это ты не можешь или не хочешь, Малин. И пока ты не найдешь саму себя в самой себе, я ничем не смогу тебе помочь. И Туве тоже. Никто не поможет тебе.

Ведь все уже кончено, Малин. И то, что ты меня ударила, не имеет никакого значения. Даже если ты сделала это на глазах у Туве. Она переживет. Она сильнее и умнее нас, но речь не об этом.

Я остался здесь, в своем доме, и ты всегда будешь здесь желанной гостьей. Но только гостьей. Пришло время разрубить цепи этой любви и того притупляющего желания, вокруг которого мы с тобой топчемся так давно.

Что там, за пределами этого чувства?

Я не знаю, Малин, и это наполняет меня надеждой и страхом.

Туве это окончательно собьет с толку.

Ты ведь хотела, чтобы я позвонил тебе, так? Хотя бы только для того, чтобы отругать тебя. И тебе ни разу не пришло в голову позвонить самой. Для этого ты слишком горда, хотя я не думаю, что ты это осознаешь. Но мы не будем больше звонить друг другу. Я пообещал следить за тобой по мере своих возможностей. Но что я могу сделать сейчас, когда ты, похоже, окончательно решила погрузиться на дно?