Канцлер Румянцев - Виктор Лопатников

Александр, молодой, представительный, энергичный, желал произвести впечатление, блеснуть, продемонстрировать способность с легкостью, на ходу, без промедления вершить дела. К этому располагала атмосфера салонов, где, упиваясь обществом молодых женщин, император проводил немало времени. Там царила М.А. Нарышкина, надолго завладевшая его сердцем. Суждения Александра, высказываемые в подобных обстоятельствах, порой экспромтом, обнаруживали поверхностность, неискушенность в государственных делах. Склонность вести себя раскованно, щегольнуть, демонстрировать готовность к суждениям, иметь свое мнение по любому вопросу давала повод политическим интриганам пользоваться этим. Иногда своей поспешной реакцией Александр ставил в тупик собственное окружение. В правящем эшелоне возникало замешательство. Требовались время и искусная дипломатическая работа, чтобы расставить всё по своим местам. Льстивое окружение, однако, и из этих промахов императора старалось «делать погоду», приписывая Александру некие особые качества в умении вести дела мудро, решительно, главное — с успехом.

* * *

К 1807 году и позже Россия представляла собой военный лагерь во враждебном окружении. Продолжалась война с Персией и Турцией. Назревали, как это было условлено на переговорах с Наполеоном, военные действия в Финляндии против Швеции. По мере того как отступал лед на Балтике, возрастала угроза рейда на Петербург английского флота[31]. Только со стороны Урала и Сибири рубежи России оставались в безопасности. Экономическое положение государства день ото дня ухудшалось. Рубль потерял в цене до 50 процентов своей прежней стоимости. Россия лишилась традиционных источников сбыта сырья и товаров. Необходимо было срочно искать пути возмещения утраченных поступлений в казну, налаживать и укреплять внутренний рынок.

Поражения в битвах лишь усилили внутреннюю напряженность, обострили национально-патриотические чувства. Драматический оттенок всему придавало обстоятельство, что в ходе сражений с Наполеоном было пролито немало крови. В массовом сознании коренилось стойкое стремление к возмездию, к реваншу. Обстановка была не из легких. Уже в самом начале, когда только было объявлено об альянсе двух императоров, в России и в Европе явно и тайно стали действовать силы, целью которых было вбить клин, разрушить русско-французское согласие. Разномастные круги, находящиеся как внутри, так и в стороне от реальной власти, не без успеха воздействовали на общественное мнение. Сословия, утратившие хозяйственные связи в Европе и особенно доходы от торговли с Англией, вели психологическую войну по всему фронту. Россия полнилась противоречивыми сведениями, искажающими подлинное положение вещей.

При внимательном изучении соглашений, подписанных в Тильзите, Румянцев обнаружил в них немало ошибок, допущенных в ходе «скоропостижных исканий мира». Таких, каких можно было и следовало избежать. Там, где требовались зоркость, неуступчивость, проглядывали поспешность и небрежность, граничащая с халатностью. Здравомыслящий политик не мог не обратить внимания на односторонний уклон подписанных соглашений. Были упущены важные положения, касающиеся принципиальных вопросов политической доктрины России. Вопрос о совместной политике в отношении Турции, которому в ходе переговоров в Тильзите было уделено немало внимания, в итоговом документе отражения не нашел. Не оказалось ничего такого, что бы обязало Францию приостановить поддержку Османской империи, с которой Россия вела войну начиная с 1806 года. Талейран, в ту пору министр иностранных дел Франции, на сетования российских дипломатов по этому поводу ответил примерно так: «В дипломатии, как и в музыке. Если мотив не положен на ноты, то считай, он утрачен».

Румянцев предлагал сосредоточить дипломатические усилия на том, чтобы новый союзник России — Франция — перешла к реальной демонстрации своих партнерских отношений. Министр надеялся склонить Наполеона пересмотреть тильзитские соглашения, дополнить главный документ статьями, которые бы ясно и точно прояснили позицию Франции по весьма важным для России военно-политическим вопросам. Дух доверия и партнерства, по мнению канцлера, возобладает, если двум державам удастся согласовать стратегию поведения по отношению к остальному миру. В ходе этой настойчивой дипломатической работы постепенно прояснялось, что Наполеон не располагал объективными представлениями о том, в каком положении оказались Россия и ее самодержец. Он отказывался понимать и принимать во внимание обстоятельства, в которых находился его недавний партнер по переговорам в Тильзите. Образ России в представлениях Наполеона, как и многих на Западе, к разочарованию российского самодержца и его министра иностранных дел, рисовался весьма смутно и противоречиво. Справедливости ради необходимо отметить: составить целостное представление о том, какова Россия на самом деле, разобраться в метаниях русской политической мысли даже весьма просвещенным европейцам было непросто. Многое черпалось из мифов, слухов, сбивчивых рассказов малосведущих путешественников, субъективных суждений посольских людей. Мало кто улавливал эволюцию, которая происходила на ее пространствах от царствования к царствованию. Наполеон, например, не мог себе представить, что в России абсолютная монархия на деле таковой не являлась. Он всерьез не принимал, что кто-либо, особенно из свиты Александра, мог позволить себе выступить с осуждением политики императора.

И тогда, и далее, в ходе регулярных встреч и бесед с представителями союзной Франции, Румянцеву приходилось немало времени тратить на то, чтобы открыть собеседникам глаза на российскую реальность. Нужно было терпеливо доказывать, что судить о России по легендам времен Ивана Грозного или Петра Великого было бы глубоким заблуждением.

«Император Наполеон и в целом все у вас ошибаются на счет России. Ее плохо знают. Думают, что Император царствует самовластно, что достаточно издать указ для того, чтобы изменились мнения, или для того, чтобы за всех решить. Император Наполеон мне это часто говорил. Он думает, что знак государя способен всё изменить: он ошибается… Императрица Екатерина так хорошо знала свою страну, что она учитывала все мнения — бережно относилась даже к противоречивому духу некоторых старушек. Она мне сама говорила об этом…» — неоднократно подчеркивал Румянцев в беседах со своими французскими собеседниками.

Приняв на себя обязанность министра иностранных дел, Румянцев вступил в самый драматический, но и в самый значительный этап своей жизни. Он оказался в гуще важнейших событий времени, вошел в круг самых видных деятелей эпохи. Бремя ответственности, возложенное на него, требовало исключительной самоотдачи. Наиболее трудным оказалось умиротворить российскую общественность, умерить страсти, укоренить здравый смысл, прежде всего во влиятельных кругах. Элита, часть которой издавна была ориентирована на Англию, другая часть — на Пруссию, третья — на Австрию, чувствовала себя отверженной, ее место оказалось на задворках большой политики. Виновником перемен, ссылаясь на молодость и неопытность императора, считали Румянцева. Военно-политические обстоятельства, поставившие Россию в новые для нее условия, в расчет не принимались. Ожесточение, с которым отодвинутые в тень царедворцы набросились на Румянцева, не знало границ. Политическая близорукость оппонентов усугублялась ненавистью ко всему, что исходило от Наполеона. Государственные интересы, возможные выгоды от союза с Францией предавались анафеме, а их последователи объявлялись дураками. «Дурак, глупый, пустая голова, невежество, негодяй, презренный, ничтожный, лицемерный, гнусный интриган, гнусный придворный…» — неслось в адрес Румянцева. Кому принадлежали эти слова и почему эта брань занесена в исторические хроники?