Выстрел на Большой Морской - Николай Свечин

Столица всей местности — Хитровская площадь с рынком. Вот здесь на неё и на Подколокольный переулок выходят переулки Певческий и Петропавловский; это сердце Хитровки. Одно из наиболее опасных мест в Москве. Три огромных домовладения — Бунина, Степанова и Ромейко — образуют особый квартал: вот он на карте. В бунинской ночлежке два полууголовных трактира, именуемых в народе «Сибирь» и «Пересыльный». Собираются люди тёмные: воры, маклаки, бродяги с дезертирами. Но крупные преступники сюда не ходят — опасно, можно попасть на сыщиков. Для них существует третий трактир, «Каторга». Это притон для самых отчаянных. Здесь никогда не было ни одного из наших: узнают — убьют!

— Расскажи о «Каторге» всё, что имеешь. Похоже, мне туда надо.

— Место очень закрытое, поэтому сказать почти нечего. Публика особая: крупные воры, налётчики, убийцы. Много беглых с каторги: тут у них биржа. Хозяин заведения, Марк Афанасьев, знаменит на всю Россию. Необычный тип! Защитник и покровитель «зелёных ног»[87]в Первопрестольной. Притонодержатель и укрыватель беглых, притом не за деньги, а из какого-то странного человеколюбия.

— Так не бывает. Все кабатчики скупают краденое, это главная статья их доходов. При чём тут человеколюбие?

— Афанасьев другой. Скупку слама он целиком доверил своему буфетчику Ваньке Кулакову. Вот тот маклак, так маклак! Первый на Москве. А Марк Иванович ничем таким не занимается и живёт только с продажи водки. Все беглые, кто бы ни был, как появятся в городе — сразу к нему на аудиенцию. Он их прячет, достаёт документы, ссуживает деньгами. Пока человек не начнёт зарабатывать сам, он его поит, кормит, одевает. Говорят, иных содержал на свой кошт до полугода! Естественно, деловые его за это боготворят. Случись что, любому перережут за него глотку. Афанасьев знает всё обо всех; вот бы кого спросить насчёт Рупейто-Дубяго.

— Спрошу.

Эффенбах покачал головой, сокрушённо глядя на Лыкова. Хотел что-то сказать, но сдержался и продолжил:

— Самый страшный на Хитровке — «Свиной дом», владение инженера Ромейко. В нём одном 64 ночлежки! Это почти целый квартал между Певческим и Петропавловским переулками. Тупой угол, что выходит на площадь — знаменитый «Утюг». Но тут публика смешанная, есть жильцы даже с паспортами. А вот казармы, что идут к Яузским воротам — настоящий чертогон. Называются Сухой овраг. Казарм всех восемь, и в двух последних обитают исключительно убийцы и беглые каторжники. Именно здесь находятся подземные убежища. Никто эти норы не видел, а кто видел — не скажет. Пользуюсь лишь слухами.

— А что же облавы? Такой небольшой квартал. Оцепить его да и перевернуть вверх дном!

— Пытались, и не раз. Два агента пропали, как сквозь землю провалились; убит помощник пристава. А пойманных ни одного! Говорю же: там катакомбы. Ещё от подземной Москвы Ивана Грозного остались, а потом при Екатерине водовод тянули, да так и бросили… Для твоей парочки удобное место, чтобы спрятаться.

— Понял. Навещу и Сухой овраг.

— Да ты совсем сдурел! — не выдержал Эффенбах, перейдя на крик. — От тебя даже костей никогда не найдут! Там чужих не бывало сроду!

— Ну, это же чужих, — спокойно ответил Лыков. — А я хоть одним боком, да свой. Вот, смотри. Большой Сохатый дал мне рекомендательное письмо — у них это называется «рапорт» — к некоему Верлиоке, своему московскому приятелю. Знаешь такого?

— Четвёртый год пытаюсь его арестовать. Настоящее имя — Никифор Ногтёв. Главарь банды забирох.

— Забирох?

— Ну, грабителей. У вас в Питере их называют дергачами.

— Понятно. Где мне его найти?

— В «Каторге» и Сухом овраге Верлиока, по моим сведениям, не бывает. Его вотчина Лубянка, а место проживания — «Шиповская крепость». Это такой огромный дом возле Политехнического музея, вот здесь. Построен сорок лет назад богачом и свитским генералом как доходный. Шипов полицию не жаловал и приказал своим конторщикам селить всех подряд, не спрашивая документов. Ну, те и заселили… Сейчас в домовладении живут несколько сот преступников!

— Что, даже сегодня с ними ничего нельзя сделать?

— Старая полиция боялась генерала как огня. Со своими связями при дворе Шипов мог сместить любого обер-полицмейстера. Десять лет уже, как он помер, а «Шиповская крепость» нам по-прежнему не сдаётся. И дело не в паспортах или полицейском надзоре. Внутри всё отлажено так, что обывателю туда и въехать страшно; а снаружи кто-то влиятельный прикрывает их в Городской Думе. Но я их всё равно дожму! Дай мне ещё годика три, и выкурю всю эту нечисть…

Дело в том, что шиповцы сидят на золотой жиле. Весь прилегающий район занят Толкучим рынком. Огромное пространство в три площади: Лубянская, Старая и Новая — заселили различные виды торговцев. Большинство из них так или иначе связаны с ворами и грабителями. По ночам все лавки на площадях открыты — в них скупают краденое. Жулики со всего города несут добычу сюда. Что купили, тут же перемещают в лабазы: вот они, вдоль стены Китай-города. Лабазы охраняются свирепыми кавказскими овчарками. Внутри — подпольные перешивочные мастерские, работающие с вечера до утра. С началом торговли перекроенные вещи уже продаются на Толкучке, и хозяева их никогда не опознают. Весь этот промысел с громадными оборотами и обслуживают громилы из Шиповки. У них имеется свой излюбленный трактир на Солянке, близ Яузы. Несмотря на близость Хитровки, он — шиповский. Называется Поляков, по фамилии прежнего владельца, и ни в чём не уступает «Каторге» Афанасьева.

— Там мне искать Верлиоку?

— Там. Мы изредка в него наведываемся. Однажды обнаружили на чердаке труп свежезадушенного купца, в другой раз нашли чьи-то отрубленные ноги… Жуткое местечко. За час до полуночи парадную дверь закрывают, а чёрный ход открыт до утра. Что творится внутри в эти часы, можно только догадываться. Уже много лет там не было не то, что сыщиков, а даже простых обывателей — только уголовные.

— Понятно. Обычный «пчельник». Валяй свою экскурсию дальше, чичерон.

— А дальше у нас Сретенка с Грачёвкой (правильно — Драчёвкой). Тоже огромный преступный район, больше, чем Хитровка с Лубянкой, вместе взятые. Столицей является трактир «Ад» на углу Трубной улицы и Колокольного переулка. Это третье самое страшное в Москве место, после «Каторги» и Полякова трактира; возможно, и самое ужасное во всём городе. В закрытой половине «Ада», именуемой «Треисподня», обитает уголовный король Москвы Анчутка Беспятый. Посторонним, как ты, туда входа нету. Анчутка правит, конечно, не всей Первопрестольной: окраины ему не подчиняются, Хитровка тоже. Но всё остальное он подмял. Вооружённая сила Беспятого, отряды головорезов и забирох, квартируют в «Арбузовской крепости». Это ещё один огромный дом, под нумером 9 по Большому Колосову переулку. Занимает половину квартала, выходит и в Малый Колосов, и на Цветной бульвар. Представляет собою один гигантский уголовный притон. Соответственно и вся местность вокруг такая, что по ночам лучше не ходить — ограбят, а то и убьют. Тут же цвет проституции. В Пильниковом, Мясном, Сумниковом, Сергиевском переулках — более 150 публичных домов! Но особенно дурная слава у Соболева переулка. Он весь заставлен «полтинничными» борделями, в которых посетителей спаивают дурманом, а потом раздевают и выбрасывают на улицу. А есть бордели, где обслужат за тридцать копеек и даже за гривенник — с соответствующими гигиеническими условиями… Конечно, у всех московских этурди[88]их содержатели — «коты» — не прочь залезть клиенту в карман. Но в Грачёвке «котами» являются не воры, а громилы высокого ранга, которые даже по улице днём не ходят, потому, как давно в розыске. Эти люди стараются вообще не покидать свой квартал, поэтому для их обслуживания тут создано всё необходимое: кабаки, бани, игорные дома; обывателей туда не пускают.