Окраина - Иван Павлович Кудинов

экспедиции заехал в Томск да и остался там, объяснив свое решение коротко: «Тут больше возможностей для работы». Ядринцев не мог с этим не согласиться: в самом деле, кроме кадетского корпуса, в Омске не было ни одного учебного заведения, город представлял из себя военный лагерь, не имел не только газеты, но хотя бы захудалого официального листка… Надо в Томск возвращаться, да, да, в Томск, решает Ядринцев. Однако медлит, никак не соберется — мешают непредвиденные обстоятельства. Вот и литературный вечер до сих пор не проведен, уже ноябрь, зима наступила, а дела подвигаются со скрипом… Махнуть на все рукой — и уехать? Нет! Столько готовился, вынашивал идею, все продумал до мелочей… Да он презирать себя будет, если отступит, не доведет дела до конца!

Потанин беспокоится, спрашивает в каждом письме: когда же наконец он приедет? И добавляет: если дело за деньгами, — пришлем.

Но в деньгах, слава богу, в последнее время Ядринцев не испытывал столь острой нужды — по-прежнему он дает уроки сыну жандармского подполковника Рыкачева, кроме того, обучает грамоте детей первостатейного купца Кузнецова, словом, выходит из положения…

А между тем — и в деньгах причина: с одной стороны, он ведь и вечер затевал в целях благотворительных, надеясь собрать средства в пользу студентов-сибиряков, бедствующих в Петербурге; но с другой стороны — не в том была главная цель задуманного литературного вечера, не в том. Ядринцев написал громовую, как сам говорил, статью об общественной жизни Сибири и собирался выступить с нею публично.

Статью затребовал главный инспектор училищ Западной Сибири Попов — для ознакомления. И на другой день вызвал самого автора. Ядринцев накануне простудился, чувствовал себя неважно, однако и минуты не раздумывал — идти или не идти. Надо идти. По всей видимости, статья пришлась не по вкусу Монголу, и он намерен диктовать условия… Посмотрим, посмотрим! — думал Ядринцев, заранее готовя себя к решительному разговору. Он это предвидел, но он и представить не мог, сколь круто могут повернуться события…

— Ну-с, батенька, нагородили вы тут изрядно! — едва он переступил порог, заговорил главный инспектор, тыкая пухлым коротким пальцем в бумаги. — Что скажете? — Негодующе смотрел на Ядринцева, не здороваясь и не приглашая сесть. Стекла его пенсне сердито поблескивали. Ядринцев спокойно отвечал:

— Что же я могу сказать? Все, что хотел, я сказал в статье, и вы со всем этим, как я понял, уже ознакомились.

— Ознакомился, ознакомился… И хочу вас спросить: кто вас уполномочил шельмовать людей, кои перед отечеством имеют заслуг во сто крат больше, чем вы, кто, позвольте спросить, уполномочил вас на это? — он сдернул пенсне и смотрел в упор узко прищуренными глазами, широковатые монгольские скулы его круто побагровели, точно железо, вынутое из горна; он весь был раскален, стоять подле него — и то жарко. — Купечество, по-вашему, ничего полезного не сделало? А сиропитательное заведение братьев Медведниковых, а приют Асташева в Томске, а дом призрения Королевых… Не сделало? — кипел он, еще больше раскаляясь, на обширном лысеющем лбу выступили росинки пота. — Да как вы смеете такое утверждать? — Схватил со стола бумаги, потряс ими в воздухе, готовый разорвать их в клочки, испепелить. — Вот, вот! — Бросив бумаги на стол, опять тыкал в них пальцем. — Что вы тут понаписали! — Он пробежал глазами, отыскивая нужные строчки. — Вот: «…находятся тупоумные обскуранты, утверждающие, что в Сибири учреждать университет еще рано». Кого вы считаете обскурантами? Кого?..

— Там же сказано ясно, — сдержанно отвечал Ядринцев, придвигая стул и садясь без приглашения, чувствуя, как постепенно охватывает его негодование, — там все сказано.

— Все?.. Все сказано? В таком случае все сказанное я вычеркиваю! — И, схватив карандаш, он с каким-то злым и торжествующим удовольствием жирными параллельными линиями, а затем и крест-накрест перечеркнул часть текста. — Вот!.. Что вы теперь скажете?

— Это ваше право… — усмехнулся Ядринцев. — И вы им пользуетесь в полной мере. Однако положение от этого не изменится, уверяю вас. И если не я, так другие сумеют сказать правду.

— Вам не правда нужна, а публичный скандал. Называть обскурантами тех, кто считает учреждение университета в Сибири преждевременным… Кто вам давал такое право?

— Совесть моя, убеждения.

— Ах, совесть, убеждения! Так запомните: так думает все высшее начальство Западной Сибири. Рано, рано, друг мой, вести речь об открытии Сибирского университета! Для кого его открывать, кому он нужен?.. Все эти ваши прожектики и выеденного яйца не стоят…

— Тогда почему же они вас так пугают?

— Меня? Меня, брат, ничем не запугаешь… А вот вам я бы советовал себя держать в рамках.

— Спасибо за совет. — Встал Ядринцев. Он был взволнован, взбешен, однако сумел до конца сохранить спокойствие, хотя и давалось ему это при его-то характере нелегко. — Надеюсь, в целом статья не может быть зачеркнутой — и вечер состоится?

Попов ответил не сразу, сидел, набычившись, никак не мог нацепить пенсне, пальцы дрожали, не слушались. Сказал наконец:

— Поглядим еще, поглядим…

Ядринцев вышел. Было морозно. Легкая поземка дымилась над сугробами. Снег сочно скрипел под ногами, и горло сразу перехватило колючим воздухом. «Только бы не слечь, — подумал Ядринцев, откашливаясь, — не схватить инфлюэнцу… Что до остального — пусть Монгол не торжествует, рано он празднует победу. Текст исчеркал? Пусть. Но мысли-то, убеждения мои он не в силах зачеркнуть».

Попов, однако, не удовлетворился лишь «правкой» статьи, а заблаговестил, по словам Ядринцева, на весь Омск; по городу разнеслись слухи, что-де Ядринцев написал клевету и пасквиль на уважаемых и почетных граждан Сибири. Что надобно проучить хорошенько этого зарвавшегося прощелыгу и щелкопера и не являться на вечер, с коего он хочет сорвать куш. А этот, с позволения сказать, литературный вечер и ломаного гроша не стоит! И пошло, завертелось…

Ядринцева встречали на улице какие-то незнакомые господа, офицеры, дамы в мехах, участливо спрашивали:

— Говорят, вы больны, Николай Михайлович, а средств на лечение нет, вот и решили литературный вечер устроить? Да какие от этого вечера сборы… Никто же не придет. А правда ли, господин Ядринцев, что ваш отец из мещан, а мать в молодости горничной девкой была? — И еще жестче, злее. — Советуем вам, Ядринцев, убираться подобру-поздорову из Омска.

Он выслушивал с усмешкой и в «диспуты» не вступал. Угрозы же прямые его не пугали, а еще больше раззадоривали, укрепляли в нем мысль о проведении литературного вечера: пора, пора бросить бомбу в стоячее болото омских обывателей! Не придет никто? Придут. Никуда не денутся… Это не он, а они, обскуранты и толстосумы сибирские, жаждут скандала. Придут, чтобы публично оплевать его, унизить, пригвоздить к