Последняя ставка - Тим Пауэрс

– Это похоже на большой кольцевой маршрут, – сказал он, – от Риверсайда до границы, прямо вдоль границы до Блайта, а потом обратно до 40-го грунтовыми дорогами и назад в Риверсайд.

– С кучей ответвлений, – добавил Оззи. – Обратите внимание на более тонкие линии, проходящие по грунтовым дорогам в районе 95-й.

– Джентльмены, – веско произнес Мавранос, – этот малый – псих.

Но Оззи в сомнении покачал головой.

– Луна, валет и дама червей. Он каким-то образом связан с нашими делами, и это нельзя отбрасывать.

Оставались еще две карты – Мичигана и Италии, – тоже жирно исчерченные карандашом.

– Сомневаюсь, что он заметит их пропажу, – сказал Крейн.

– Угу, – без тени сочувствия согласился Мавранос, – когда он в следующий раз соберется в Польшу, то окажется в Г…нной речке, сам знаешь, без чего, как говаривала моя матушка. Так, мы пойдем, или как?

– Ты сможешь идти? – обратился Крейн к Оззи, когда тот открыл дверь и принялся выбираться на мостовую.

– Со мною все в порядке, – сварливо буркнул Оззи.

Оззи заковылял в сторону мужской комнаты, а Крейн и Мавранос остались у входа и щурились в полумрак, тут и там прорезаемый ярким светом.

В обширном вестибюле, сразу за рядом стеклянных дверей, на полу, покрытом красным ковром, стоял, отгороженный бархатными канатами, пропущенными через медные столбики, винтажный автомобиль 1920-х годов с кузовом, испещренный пробоинами от пуль крупного калибра. Установленная рядом табличка извещала, что в этом самом автомобиле были расстреляны Бонни и Клайд. «Добро пожаловать в Неваду», – подумал Крейн.

Через несколько минут пришел Оззи – бледный, с красными глазами и тяжело опираясь на трость.

– И с Оззи нас стало трое, – сказал Крейн, делая вид, будто не замечает ничего необычного.

Он попал в невадское казино впервые за пятнадцать с лишним лет, но, проходя между рядами лязгающих игровых автоматов вглубь помещения, где находился ресторан, ощущал себя так, будто не более недели назад уже шел по этому совершенно не изменившемуся залу, средоточию азарта, двери в который открываются из сотен разных мест на просторах Невады. Где бы ты ни вошел в такие двери – в Тахо, или Рено, или Лафлине, или пройдя по замусоренному асфальту в Глиттер-галч, или в самом центре Лас-Вегаса, или поднявшись по ступеням из полированного мрамора со Стрип, – обязательно покажется, что ты в одном и том же обширном шумном полутемном помещении с ковровым покрытием под ногами, с запахом джина, бумажных денег, табака и кондиционированного воздуха, и устрашающим количеством почти поголовно кривобоких, или скрюченных, или необъятно толстых людей за столами и у игровых автоматов.

Мавранос смотрел по сторонам, явно не веря своим глазам.

– Где, черт возьми, все эти люди бывают, когда не находятся здесь? – тихонько спросил он у Крейна.

– Я думаю, что они только кажутся людьми в этом освещении, – сказал Оззи с усталой улыбкой. – Перед тем как на закате проникнуть в эти двери, они были песчаными вихрями, кустиками перекати-поля и сброшенными змеиными шкурками, а их деньги – это всего лишь неощутимые обрывки миражей; на рассвете они все выберутся отсюда, и если проследить, то можно было бы увидеть, как они уносятся прочь в своем настоящем обличье.

Крейн усмехнулся, успокоенный тем, что Оззи все еще способен порождать причудливые фантазии, но заметил, что Мавранос кажется еще более обеспокоенным.

– Он шутит, – сказал он.

Мавранос раздраженно пожал плечами.

– Я знаю.

Остаток пути по проходу между игровыми автоматами они преодолели молча. В ресторане Оззи заказал себе сырный сэндвич на гриле и «курз», Мавранос – тарелку тушеного перца чили и «курз», а Крейн ограничился «кокой» и съел крекеры Мавраноса.

Мавранос начал рассказывать Оззи про «толстяка Мандельброта», а Крейн поднялся и сказал, что ему нужно посетить мужскую комнату.

По дороге он остановился, чтобы бросить четвертак в один из игровых автоматов, и когда он, не глядя на окошко машины, дернул за рукоять, в карман выдачи высыпалось, одна за другой, двадцать таких же монеток.

Он собрал их в две горсти и высыпал в карманы куртки, а потом погладил рукоять машины.

– Спасибо, – сказал он.

Он представил себе, что машина ответила: «Всегда пожалуйста». А потом поймал себя на том, что представляет, будто эта штука говорит: «Хотя бы поцелуй ее разок на прощание».

– Я… не могу, – прошептал Крейн.

Разве она не заслужила по крайней мере этого? – казалось, спросила его машина. Или ты боишься в последний раз взглянуть ей в лицо?

«Не знаю, – подумал Крейн. – Придется еще подумать об этом».

Он медленно побрел от машины к бару и вывалил пригоршню монет на полированную стойку.

– Стаканчик «Вайлд тёрки» и два «будвайзера», пожалуйста, – сказал он бармену. «Один, последний поцелуй, – подумал он. – Я не принесу пользы друзьям, если буду дерганым и забывчивым».

Вровень со стойкой был вмонтирован стеклянный экран видеоигры в покер, и Крейн опустил четвертак в прорезь и нажал кнопку «сдавать». Изображения узорчатых рубашек карт на плоском стеклянном экране моргнули, перевернулись лицом вверх, и он уставился на мусорную «руку», без единого сочетания и без черв.

В это самое мгновение милях в сорока восточнее того места, где стоял Крейн, пять ртов одновременно открылись и произнесли в унисон:

– Боже, это валет!

Остальные, находившиеся в автобусе, уставились на старика, который кричал громче всех.

– Что он говорит? – спросил кто-то.

– Валет обнаружился, – ответил другой.

– А почему он так уставился в окно?

– Зуб даю, рассчитывает увидеть сортир. Смотри, он штаны намочил!

– И какого дьявола он мотается везде? Ему ведь сто лет в обед.

Обрывки мыслей мерцали в остатках разума, содержащихся в голове Доктора Протечки, как глубоководные рыбы, хрупкие искры просветления метались во мраке по непостижимым тропинкам. Девяносто один, девяносто один, девяносто один, пробежали высказанные и ни с чем не связанные слова. Не сто. Родился в 99, родился в… это был валет. Этот треклятый валет к западу отсюда… не пахнет розами, это хорошо… ничем не пахнет… ну, мочой…

Арт Ханари в конце концов позволил уговорить себя лечь на спину на мягкий обитый стол. Массажист перестал спрашивать его, что он имел в виду, когда ни с того ни с сего помянул какого-то валета, и снова принялся втирать ланолиновый раствор в тугие грудные и дельтовидные мышцы.

На непрерывную эрекцию у Ханари массажист не обращал внимания. Поначалу ему было любопытно, но потом он посмотрел его медицинские записи и обнаружил, что у пациента имплант в половом члене – ему был хирургически внедрен силиконовый стержень в качестве радикальной лечебной меры против первичной импотенции. Это, правда, было пустой тратой времени, поскольку Ханари не видел ни одной женщины, кроме нескольких медсестер и физиотерапевтов, и не проявлял к ним никакого интереса; как, впрочем, ни к кому вообще. Он почти не говорил, и последние восемь лет его никто не посещал.