Последняя ставка - Тим Пауэрс

Мавранос затянулся; сигарета «Кэмел», которую он держал во рту, вспыхнула ярким янтарным огоньком и полдюйма пепла упало на его и без того побелевшие от пепла джинсы. Выдохнул, и дым заклубился перед надтреснутым лобовым стеклом.

– Так какой же он, – негромко спросил Мавранос, – Вегас?

Крейн тоже глубоко затянулся. Эта часть пустыни была мрачнее и производила более гнетущее впечатление, чем отрезок до Бейкера, даже без осколков стекла на обочинах, и поэтому даже запашки, и звуки, и огоньки в машине воспринимались как что-то драгоценное.

– Я двадцать лет там не был.

– Ну, что помнишь.

– Он… безупречно цельный, – сказал Крейн. – Это в чистом виде потворство слабостям без… без прожилок.

– Ты словно о мясе рассуждаешь: без прожилок.

Крейн наклонился вперед, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, но не донес столбик до пепельницы и уронил на пол. Он опять откинулся на спинку.

– Ага. Вот, ты не читал никогда о курином сердце, которое ученые вынули из… из живого цыпленка и сохранили ему жизнь? Сердце живет уже пятьдесят лет и выросло с подушку. Лас-Вегас – это потакание своим слабостям и порокам, а все остальные стороны жизни отрезаны, зато эта выросла до абсурдного состояния. Не просто город вырос, дома, там, пригороды и прочее – ну, ты понимаешь; он вырос так, что заполняет все пространство, в психологическом смысле. А что получаешь в результате… наверно, вроде того куриного сердца… обыденность с каким-то горелым привкусом.

– И как они относятся к чужим? Работники казино.

– О, все приветливы и радушны. Если идешь по тротуару и пьешь спиртное из горла, а навстречу идут копы, они лишь улыбнутся и кивнут. И так везде поблизости от казино, а это центр города вокруг Фримонт-стрит и в сторону Стрип. Им не нужно даже заявлять, что они, дескать, имеют тебя, потому что они делают это на самом деле и в такие дыры, о которых ты и сам можешь не знать.

Мавранос отхлебнул из зажатой между коленями банки с пивом, которую неустанно посыпал пеплом.

– Ну, что ж, звучит здорово.

Крейн некоторое время созерцал полотно дороги, монотонно несущееся навстречу и пропадающее под рокочущими колесами.

– Да оно и на самом деле так.

Оззи на заднем сиденье долго и тяжело, с хрипом дышал, потом закашлялся, поерзал и начал дышать нормально.

– Тебя не раздражает, – тихо спросил Мавранос у Крейна, – что я пиво пью?

– Не-а. Я до ушей налился этой дурацкой тамариндовой водой и даже подумать не могу о том, чтобы выпить чего-нибудь еще.

– А если ломка начнется, выдержишь?

Крейн подумал о том пиве, которое выпил во время остановки в Бейкере.

– Не думаю, что с этим будут какие-то трудности. Я ведь еще не втянулся, это просто привычка, как кофе по утрам или зачес налево. Я просто заменю это… даже не знаю, «овалтином», или жевательной резинкой, или кроссвордами. – Он зевнул. Его сигарета догорела до фильтра, он погасил ее в пепельнице и вытащил из пачки другую.

– То есть ты не считаешь себя алкоголиком.

– Сам не знаю. А каково определение алкоголика?

Мавранос пожал плечами, глядя на дорогу впереди.

– Остановиться не может.

– Так посмотри на меня. Я же остановился… уже несколько часов назад, и все прекрасно.

– Значит, с этим все в порядке, – ответил Мавранос и кивнул. Громко ревя мотором, их обогнал большой «Харлей-Дэвидсон» в богатом обвесе, его широкая, утыканная лампочками корма походила на транцевую доску глиссера; через несколько мгновений он превратился в красную точку в темноте, а звук его мотора воспринимался как комариный писк.

Крейн не спал уже около сорока часов и очень устал – напрашивалась мысль о том, чтобы привалиться к двери и вздремнуть, пока они преодолевают оставшиеся несколько десятков миль, – да и в грузовичке Мавраноса непрерывно что-то громыхало, перекатывалось с места на место, звякало и скрипело, так что он был уверен, что голос, вроде бы доносившийся до него сзади, был воображаемым.

…в любом случае, и если они захотят позаимствовать его, спросите их, что случилось с той косилкой или нашими вилами, и вспомните, что Стив сказал о том растении, которое росло у него во дворе, около двери, а они наступили на него…

– Что мы там делаем? – спросил он сонным голосом.

– Отправляемся навестить Волшебника, – сказал Мавранос и добавил нараспев: – Как ты считаешь, Волшебник может вылечить мой рак?

– Почему бы и нет? – ответил Крейн сдавленным сопрано. – Мы направляемся, чтобы поговорить о том, как не допустить, чтобы мою названую сестру застрелили в лицо, как ее мать, и, возможно, даже выяснить, нельзя ли помешать моему родному отцу украсть мое тело.

– Эй, Пого, – вдруг сказал Мавранос и снял правую руку с «баранки», – давай, как в «Трех мушкетерах», учиним этакое братство, ну, знаешь, один за всех, все за одного? Верны до смерти.

Крейн пожал его руку. Он тоже помнил фильм «Вестсайдская история» и добавил:

– До гробовой доски.

– Что спасет меня, так это статистика, – сказал с улыбкой Мавранос, вновь берясь за руль обеими руками. – Я ведь сказал, что пытаюсь отыскать ее замок, значит, я персонифицирую ее, верно? Я ищу волшебника страны шансов.

– Все это до ужаса забавно, – ответил Крейн. Он зевнул так широко, что по щекам покатились слезы. – Я подползаю к пятидесяти годам. Как вышло, что я не… сколько времени?.. Наверно, уже слишком темно, чтобы играть в баскетбол с моим малышом. Я переворачивал бы бургеры на хибати и… Христос! Будь у меня ребенок, ему могло бы быть двадцать, а то и тридцать. Он мог бы дома играть в мяч со своим малышом. Ну а я…

Готовил бы спагетти для нас со Сьюзен, – подумал он; она в соседней комнате поставила бы какую-нибудь кассету «Квинн» или что-нибудь из ее «Стикс» или «Чип трик», а я припускал бы на сковородке лук, и чеснок, и острый перец, и прикладывался бы время от времени к холодной банке с «будвайзером», стоящей на подоконнике у открытого окна. И не было бы кофейной чашки в духовке…

Кофе по утрам, произнес слабый голос, который вроде бы доносился из задней части пикапа, или зачес налево. «Овалтин», или жевательная резинка, или кроссворды. Почему ты все время меняешь меня на своих друзей?

Крейн, резко вырванный из полудремы, оглянулся и посмотрел мимо спящего Оззи на груду барахла в темном тылу кабины. Он почувствовал, что лоб его вдруг покрылся холодным потом.

– В чем дело? – спросил Мавранос. – Услышал что-нибудь?

Крейн заставил себя не начать лихорадочно хватать воздух.

– Нет, – ровно сказал он. – Ничего.

Ничего, эхом откликнулся голос. Меня хватает на то, чтобы наскоро проявиться, пока твои друзья где-то там внутри, но когда они рядом я ничто.