Михаил Орлов - Александр Бондаренко

Очень долог и неимоверно тяжёл был путь к Парижу. Многим не удалось дойти — они остались на поле Бородина, под Полоцком, Кульмом, Лейпцигом, Фер-Шампенуазом… Но, несмотря на потери, русские войска, преодолев немалые трудности, всё-таки достигли столицы Франции — сбылось то, о чём молодые генералы и полковники мечтали ещё в 1805 году, будучи обер-офицерами.

«Утром 30 [18] марта союзная армия в 110 000 человек двумя мощными колоннами, направившимися через Бонди и Бурже, подошла к Парижу. Небольшие отряды [маршалов] Мармона и Мортье, прибывшие накануне вечером, увеличили оборонительные силы города до 42 000 человек, включая сюда национальную гвардию, канониров-инвалидов и воспитанников Политехнической и Альфорской школ…»

«Кругом гремела канонада, пороховой дым застилал даль, и только изредка, мельком, проглядывали вершины парижских зданий. То была славная эпоха для русского войска, отодвинувшего французов от стен своей Святой Москвы до стен их Парижа!»

Поутру 18 марта 1814 года — в то самое время, когда Александр I намеревался «вступить в верховное распоряжение решительной Парижской битвой», в расположении российских войск объявился французский офицер, который сказался парламентёром и потребовал проводить его к русскому императору. Это было сделано незамедлительно. Все офицеры Свиты и Главной квартиры, верхами, давно уже собрались у ворот Бондийского замка — резиденции государя, в ожидании начала штурма. По прибытии парламентёра начались споры и догадки, возникали различные предположения…

Потом из ворот вышел шеф Кавалергардского полка генерал-адъютант Уваров. Увидев Орлова, он отвёл его в сторону и сказал, что тайный советник граф Нессельроде, статс-секретарь императора и начальник его походной дипломатической канцелярии, отправляется в Париж для проведения переговоров о капитуляции. От такого известия у полковника перехватило дух; человек опытный, он заметил, что вместе с дипломатом следовало бы послать кого-нибудь из военных — в обществе офицера русскому уполномоченному будет во всех отношениях легче находиться в лагере противника.

«Я передам ваши соображения государю!» — улыбнулся генерал и возвратился в замок. Уже через несколько минут он любезно пригласил Орлова проследовать в кабинет императора.

Предложение Михаила царь счёл счастливой идеей. Неудивительно, что сопровождать графа Нессельроде Александр I предложил именно ему — своему флигель-адъютанту и полковнику гвардии…

«Положение императора было необыкновенно достопримечательно, — писал впоследствии Орлов. — Величаво и важно говорил он всякий раз, когда приходилось защищать общие европейские выгоды, но он был снисходителен и кроток, как скоро дело шло о нём самом и его собственной славе. На деле участь мира зависела от него, а он называл себя только орудием провидения. Политический разговор его носил отпечаток этих двух положений: с уверенностью в победе он соединял заботливость почти отечественную о жребии побеждённого врага. С первых слов, сказанных им мне, я понял этот двойственный характер и увидел, что день заключится решительными усилиями, за которыми последует честная капитуляция. По приходе моём император высчитал ясно и быстро все сведения, полученные им о состоянии неприятеля, присоединил к тому собственные замечания и заключил следующими достопамятными словами: “Ступайте, — сказал он мне, — я даю вам право остановить огонь везде, где вы сочтёте это нужным. И для того, чтобы предупредить и отвратить все бедствия, облекаю вас властью, не подвергаясь никакой ответственности, прекращать самые решительные атаки, даже обещающие полную победу. Париж, лишённый своих рассеянных защитников и своего великого мужа, не будет в состоянии противиться. Я твёрдо убеждён в этом. Богу, который даровал мне могущество и победу, угодно, чтобы я воспользовался тем и другим только для дарования мира и спокойствия Европе. Если мы можем приобрести этот мир не сражаясь, тем лучше; если же нет, то уступим необходимости, станем сражаться, потому что волей или неволей, с бою или парадным маршем, на развалинах или во дворцах, но Европа должна ныне же ночевать в Париже”».

Решили, что вначале Михаил отправится к французам один — в сопровождении казачьего полковника Дьякова и двух трубачей. Дали лошадь и неприятельскому офицеру, который Орлову сразу не понравился — уж слишком он суетился и заискивал. Однако выбирать не приходилось, да и представителя проигравшей стороны в общем-то можно было понять… Всадники на рысях обошли колонны русских войск, двигавшихся к столице Франции, достигли передовых линий. Трубачи протрубили протяжный сигнал отбоя. Стрельба с обеих сторон прекратилась…

Попросив Орлова подождать, парламентёр, насторожённо оглядываясь, подъехал к своим, о чём-то переговорил с ними, спешился — и исчез за спинами стоявших. Русские полковники недоумённо переглянулись и поехали вперёд, к французской линии. Но тут вдруг грянул нестройный ружейный залп, пули просвистели почти над самыми их головами, а к офицерам устремились десятка два французских конноегерей. Сильными ударами своего кирасирского палаша Михаил отбил вражеские клинки, а Дьяков полоснул нагайкой по физиономии солдата, ухватившего под уздцы его коня. Среди противников возникло минутное замешательство, воспользовавшись которым парламентёры развернули лошадей и поскакали обратно. Конноегеря бросились за ними в погоню, но оказались в кольце русских гусар, обнаруживших, что французы были изрядно пьяны…

Итак, неприятельский парламентёр был самозванцем — очевидно, одним из тех офицеров, что остались в тылу союзников и пробирались к своим.

Вновь загремела перестрелка, ударили пушки.

В три часа пополудни 12 орудий гвардейской батареи полковника Таубе, установленные на Шомонских высотах, открыли огонь непосредственно по Парижу. Их ядра, не наделав практически никакого вреда, существенно поколебали решимость парижан, готовившихся сражаться и умирать на улицах и бульварах столицы империи. В записках Орлова этот эпизод описан следующим красноречивым образом:

«Впоследствии я узнал, что одно такое ядро прикатилось, обессилев, к ногам одной из самых прелестных, самых щеголеватых женщин Парижа, потрясло благотворным ужасом слишком нежные нервы одного из высших чиновников города и имело решительное влияние на этот знаменательный день».

Тем временем русская пехота уже начала штурм…

«Когда, за исключением графа Ланжерона, ещё не прибывшего к Монмартру, правое и левое крыло союзных армий вступили в дело, настала пора решительной атаки в центре. Пробил час для нанесения последнего удара, долженствовавшего разразиться над французами и окончить девятилетнюю борьбу Александра с Наполеоном. В эту минуту главными помощниками графа Барклая де Толли (возведён в графское достоинство в конце 1813 года. — А. Б.) были генералы, которых имена никогда не умрут в Русской армии: граф Милорадович и Раевский. Первый командовал резервами, из коих в огне были гренадеры, часть второй гвардейской дивизии и бригада прусской и баденской гвардии; другой двумя армейскими корпусами. Всем этим войскам назначено было взять Бельвиль, последнюю с восточной стороны оборону Парижа…