Фантазерка - Наталья Нестерова

В детстве я мечтала стать великим математиком. Женщиной-математиком, как Софья Ковалевская. Фамилию кумира перепутала и твердила: «Буду как Кобалевская». Мама и Маняша, поначалу недоумевавшие — кто такая Кобалевская? — потом уличили в ошибке. И если требовалось меня приструнить, говорили тихо: «Опять Кобалевская полезла».

– Сдаюсь! — подняла я руки, когда сестра принесла чайник. — Решение не найдено.

– Все очень просто, Настя. Все сложное — просто.

– Только не дави меня софизмами!

– Ольга боится сглазить, поэтому ругает детей и мужа. Знаешь, как подходят в коляске, в которой лежит младенец, и, чтоб не сглазить, плюют через плечо и говорят, что ребенок противненький. При этом улыбаются, всячески показывают, что дитя — прекрасное. У Ольги страх сглазить, накаркать беду разросся до гигантских размеров. Она такая — ни в чем удержу не знает.

– Гипертрофированное язычество.

– Можно и так сказать.

– Глупость и мракобесие!

– Настя! Если ты не смогла решить задачку, это еще не значит, что условия формулировали дураки. — Маша впервые за вечер повысила голос. — С чего ты взяла, что у Ольги проблемная семья, что у них разлад?

– У них — сказка! — Я не заметила, как, вторя сестре, тоже заговорила на повышенных тонах. — Идиллия! Муж гуляет направо и налево, дети, заходя в туалет, нос зажимают. Мамочка только и знает, что жаловаться. Это счастье?

– Да! — твердо сказала Маша. — Это их личное счастье. Потому что универсального счастья не бывает, только личное. В лотерею выигрывают, и то каждый радуется совпавшим потребностям — одному утюг необходим, другому холодильник позарез.

– Можно деньгами взять. Главное — выиграть.

– Ольга выиграла.

– А я?

– Ты брусничное варенье не попробовала.

– Машка, не юли!

– Отступление по теме, иллюстрация из прошлого.

– Валяй. Любите вы с мамой давить меня житейской мудростью.

Я поймала себя на том, что не в первый раз объединяю умершую маму и здравствующую сестру. Но Маша не обижалась, а мне доставляло удовольствие говорить о маме в настоящем времени.

– Ехала в поезде из Москвы, с зимних каникул, десятый класс, — рассказывала Маша. — В купе еще трое военных, форма зеленая, но работниками МВД были, как я поняла. Не милицейская форма, понимаешь? А просто военная.

– Цвет формы имеет значение?

– Не имеет. Просто я не знала, что в МВД есть люди, по-другому одетые. Я на верхней полке лежала, они внизу распивали и разговаривали. Тетя, когда провожала и увидела, что с военными поеду, обрадовалась.

– Они к тебе приставали? — Я похолодела.

– Что ты! Просто пили и беседовали. Настя! Ты хочешь быстро и ясно: икс, плюс игрек, минус зэт… Суть тебе подавай. Но мы, не Ковалевские, так не можем.

– Извини, рассказывай.

Про себя я с благодарностью отметила: Маша сказала Ковалевская, а не Кобалевская.

Машка лежала на верхней полке, закатившись к стенке. Внизу выпивали мужчины в военной форме. Они называли себя комиссарами. А были политработниками — второе Машкино откровение: мужественное слово «комиссар» обозначало — «политработник», как «сельхозработник». Одни пашут на ниве, на колхозном поле, другие — бороздят мозги, выходит. Комиссары-замполиты ехали с совещания, проводившегося в Москве. На какое-то время Маша, обдумывая новые понятия, отключилась от разговора. Снова прислушалась, когда кто-то из них повысил голос:

– Привожу пример. Замначальника колонии привозит жену. Божий одуванчик, Золушка, из кружев сделана. И она ему! Все знают! Каждое утро поднос в кровать. На подносе — чашка кофе, пончик или там горячий бутерброд. И вазочка! Обязательно маленькая вазочка, в которой цветок. Специально на подоконнике выращивала, каждый день розочку в вазочку. Розочку — в вазочку! На подносик, в постельку. Этому хрену, который до свадьбы не поимел только семидесятилетнюю тещу начальника. И после женитьбы! Регулярно в госпиталь бегал, когда сестричек на практику прислали. А она ему: розочку — в вазочку!

– Твои действия? — спросил другой голос.

– Вызвал Золушку, раскрыл ей объективную картину.

– Скотина!

– Попрошу в выражениях! Мы, коммунисты, всегда должны стоять за правду!

– И кого ты своей правдой счастливее сделал?

Маша перепугалась, что военные станут драться. Но они только кричали друг на друга, ругались, забыв, что ребенок на верхней полке, кто-то сходил за дополнительной выпивкой в вагон-ресторан. А потом они дико храпели на три голоса, не давая Машке уснуть.

Она ворочалась и пыталась понять, кто прав, — тот, кто Золушке глаза открыл, или комиссар, который правдолюбца скотиной назвал.

И еще много лет, время от времени, возвращаясь к их спору, Маша искала ответ. Ей очень не хотелось бы оказаться на месте слепой Золушки, но и чудовищную боль нельзя человеку причинять. Даже хирурги во время спасительной операции не режут скальпелем тело, пока человеку не дали наркоз.

– Нашла ответ? — спросила я.

– Нет, не нашла.

– Хотя все элементарно. Есть черное и белое, неправда в красивых одежках и правда в голом виде.

– В одежках — симпатичнее, а голые… Ты помнишь, как мы впервые увидели голых?

– В бане? Тебе было десять, а мне восемь. Жуть.

В петрозаводском доме отключили воду, и нас повели мыться в городскую баню. Конечно, мы не раз бывали на пляжах, но купальники, узкие полоски материи, отлично, как оказалось, маскируют тело. Мы с Маней в общей мыльной пережили стресс: десятки голых женщин! Отнюдь не Венеры, напротив. Тут и сям висячие груди, складки на боках, оплывшие животы и под ними темные кустики волос. Эти кустики были особенно отвратительными — мы не знали, что у женщин там подобное вырастает. Конечно, мелькали и стройные девушки, и шклявые девчонки нашего возраста, но они терялись в массе безобразных голых фигур, каких не увидишь на картинах художников. Говоря взрослым, а не тогдашним детским языком, мы получили эстетический шок. Помню, я подумала, что животные гораздо симпатичнее людей, хотя и не носят платья. А Маня разревелась в голос — от неожиданного и острого разочарования. Моющиеся женщины сновали с тазиками от больших кранов к мраморным лавкам, терли друг другу спины, шутили-похохатывали, были возбужденно радостными, точно не в бане находились, а на празднике. Хотя им следовало глянуть в зеркало и умереть от ужаса. Мы боялись посмотреть на мою маму, которую никогда не видели голой (в купальнике — не считается). И у нее тоже кустик? Мама буквально волоком тащила нас по скользкому полу, велела брать тазики, окатывать кипятком лавки. Мама здоровалась с кем-то, в ком невозможно было узнать соседку, полную, добрую… когда в одежде.

– Первый раз моются? — спросила соседка.