Город Перестановок - Грег Иган

Анна съездила с ним в Нью-Йорк. Они заснули посреди представления на Бродвее, посмотрели выступление «Пиксиз» в «Мадд-Клабе» и поднялись по лестнице на крышу здания «Чейз Манхэттен банка».

Томасу исполнилось двадцать пять. Отец повысил его по службе. Мать заметила: «Посмотри-ка, сколько у тебя седых волос».

Весной Эрик исчез. Анна небрежно объяснила:

– Его мать уехала. Переехала.

Томас огорчился, присутствие мальчишки ему нравилось. Он признался:

– Знаешь, я привык думать, что он, наверное, твой.

Анну это озадачило.

– С чего вдруг? Я же говорила, что нет. Зачем мне врать?

Томас стал плохо засыпать. Он всё время пытался представить будущее. Когда отец умрёт, неужели он по-прежнему будет раз в две недели ездить в Гамбург к Анне, а она – толкать героин, спать с подонками и наркоманами? От этой мысли его тошнило. Не потому, что он не хотел оставлять всё по-прежнему, а потому, что знал, что не сможет.

Та июньская суббота приходилась почти как раз на вторую годовщину дня их встречи. Днём они сходили на блошиный рынок, и Томас купил Анне дешёвое украшение. По её словам, «надеть что-нибудь поприличнее значило бы нарываться на неприятности».

Поели не слишком здоровой пищи, сходили потанцевали. Вернулись к Анне домой в половине третьего. Ещё потанцевали в крошечной гостиной, поддерживая друг друга, – оба скорее устали, чем были пьяны.

– Господи, ты прекрасна, – сказал Томас. Выходи за меня замуж.

Анна ответила:

– Я сейчас попрошу тебя о чём-то, чего никогда прежде не просила. Весь день пыталась набраться храбрости.

– Проси что угодно. – Выходи за меня.

– У меня есть друг, у которого куча бабок. Почти двести тысяч марок. Ему нужно, чтобы кто-то…

Томас отшатнулся, потом ударил её по лицу. Он был в ужасе. Раньше он никогда её не бил, ему такое и в голову не приходило. Анна принялась колотить его по груди и лицу; некоторое время Томас просто стоял и терпел, потом схватил её за оба запястья. Анна перевела дыхание.

– Пусти меня.

– Извини.

– Тогда отпусти.

Томас не отпустил. Вместо этого он сказал:

– Я не прачечная для отмывания денежек твоих друзей.

Анна жалостливо уставилась на него.

– Ой, да что я такого сделала? Задела твои моральные принципы? Я только спросила. Мог бы принести пользу. Забудь. Надо мне было знать, что это для тебя чересчур.

Томас приблизил её лицо к своему.

– Где ты окажешься через десять лет? В тюрьме? На дне Эльбы?

– Пошёл на хер.

– Где, скажи?

– Можно представить судьбу и похуже, – получил он в ответ. – Например, изображать счастливую семью с банкиром не первой молодости.

Томас швырнул её о стену. Ноги Анны подкосились и, падая, она врезалась головой в кирпичную кладку.

Он присел рядом с ней, не веря себе. На затылке Анны зиял широкий пролом. Она ещё дышала. Томас похлопал её по щекам, попытался открыть глаза – они оказались закаченными под череп. Положение тела было почти сидячим, ноги раскинуты, голова свесилась вдоль стены. Вокруг расползалась лужа крови.

– Думай быстрее. Думай быстрее, – выговорил Томас.

Он встал на колени так, что обмякшее тело оказалось у него между ног, стиснул его ладонями и закрыл глаза. Отвёл голову Анны вперёд и сильно ударил её затылком об стену. Пять раз. Потом, не открывая глаз, поднёс пальцы к её ноздрям. Дыхания он не почувствовал.

Отодвинувшись от тела, Томас отвернулся и открыл глаза. Потом обошёл квартиру, протирая носовым платком все места, которых мог касаться. На Анну при этом старался не смотреть. Он плакал и трясся, но не мог понять почему.

Кровь была у него на руках, на рубашке, на брюках и на ботинках. Томас нашёл мешок для мусора, сложил в него всю одежду и смыл кровь с кожи. Перед глазами прямо в центре поля зрения маячило кровавое пятно, но ему удавалось смотреть мимо. Он положил мешок с выпачканной одеждой в чемодан и оделся в свежее – синие джинсы и чёрную футболку. Прошёл по квартире, собирая всё, что там нашлось из его вещей. Чуть не прихватил записную книжку Анны с адресами, однако, перелистав её, не увидел там себя. Поискал дневники, но не обнаружил.

Десятки людей видели их вместе, месяц за месяцем. Соседи Анны, друзья Анны. Десятки людей видели, как они выходили из ночного клуба. Томас не знал, кому из знакомых Анны известно, откуда он и чем занимается. Сам он никому никогда не сообщал ничего, кроме имени, а об остальном всегда лгал, но ведь Анна могла разболтать всё, что знала.

Достаточно плохо уже то, что их видели вместе, пока она была жива; Томас не мог допустить, чтобы его заметили выходящим из её подъезда в ночь убийства.

Квартира находилась на третьем этаже. Окно ванной выходило в переулок. Томас выбросил в него чемодан, и тот приземлился с глухим стуком. Подумал, не выпрыгнуть ли самому, и почти поверил, что сможет безопасно приземлиться или, может быть, что ему нет дела до собственной безопасности. Но в глубине сознания под всем этим самообманом залегла холодная серая ясность, а в черепе не прекращала работу машинка возрастом в миллион лет, единственной целью которой было выжить.

Томас влез в оконный проём и высунулся в окно: при поднятой раме ширина проёма составляла примерно фут. Подоконника как такового не было – лишь двойная кирпичная кладка стены. Пришлось сильно скорчиться, чтобы пролезть, зато он обнаружил, что способен удерживать равновесие и фиксировать своё положение, ухватившись левой рукой за верхний край рамы изнутри.

Вытянув руку вдоль стены, Томас нашарил раму окна ванной комнаты соседней квартиры. Он слышал шум уличного движения и доносившуюся откуда-то музыку, но переулок внизу оставался пуст, а в квартире – ни огонька. Окна находились едва в метре друг от друга, но соседнее было закрыто, что уменьшало ширину уступа вдвое. Ухватившись за карнизы обеими руками, Томас ступил правой ногой на соседнее окно. Затем, крепко зажав простенок предплечьями, перенёс левую ногу. Наконец, удерживая себя прижатой снизу к карнизу правой ладонью, совсем отпустил раму окна, из которого вылез.

Он переминался с ноги на ногу на уступе в один кирпич шириной, борясь с желанием забормотать «Аве Мария». Молись за нас, грешных? Томас понял, что уже не плачет. С другой стороны этого окна шла водосточная труба. Ему живо представилось, как шероховатый проржавевший металл обдирает ладони, но труба оказалась гладкой; чтобы удерживаться, обхватив её ладонями и коленями, потребовалась вся его сила. Когда ботинок Томаса коснулся земли, ноги сразу подкосились. Но ненадолго.

Три часа он прятался в общественном туалете, уставившись в угол. Электрический свет и кафель напоминали о тюрьме или психлечебнице. Томас обнаружил, что отстранён от мира, от прошлого; время разбилось на отдельные мгновения – вспышки самосознания, переливчатые капельки ртути, бисеринки пота.