Все моря мира - Гай Гэвриэл Кей

характере Антенами сурово вести себя с людьми.

Возможно, это слабость.

Ления ни на мгновение не усомнилась в том, что это ее брат. Не было никаких причин для такой уверенности, но она была уверена. Карлито жив.

Она испытала ужас. Радость, да, да, конечно, – и удивление. Но в основном… ужас.

Большую часть жизни она прожила рабыней, вынужденной делить постель с ашаритом, когда он того желал. Доступной для его друзей, если бы он этого захотел. Многие рабовладельцы обращались так с принадлежавшими им мужчинами и женщинами. Почетный гость в вашем доме? Вы предлагаете ему на ночь рабыню или раба. То, что ее хозяин этого не делал, было просто случайностью. И не помешало ей убить его.

После ухода Сарди она сказала дворецкому, что выпьет бокал вина. Это не помогло.

В комнату вошел Рафел. Она увидела на его лице озабоченность, как только он взглянул на нее. Неужели это так очевидно? Она хотела встать и произнести несколько слов, обычных слов, чтобы показать, что с ней все в порядке. Вместо этого она заплакала.

Он быстро подошел, опустился на колени на ковер рядом с ней. Наверное, ему больно, подумала она, у него больное колено. Он взял ее за обе руки. Она позволила ему сделать это. Он ничего не говорил. Она продолжала плакать, беззвучно, открыто, слезы невозможно было остановить. Такое тяжелое чувство.

– Мне придется уехать из Батиары, – наконец сумела произнести она. – Я больше никогда не должна сюда возвращаться.

Рафел бен Натан, ее партнер, ее друг, ее единственный друг, смотрел на нее, стоя рядом с ней на коленях. Он надел дорогую одежду, заметила она.

Он тихо сказал:

– Конечно, мы можем уехать. Можем теперь делать все, что ты захочешь, Ления. Все изменилось. Но… ты мне расскажешь почему?

Видимо, иногда тебе это необходимо. Она рассказала ему почему.

Он не отпускал ее ладоней. Она не отнимала их у него. Она была не против, чтобы он их держал.

Никто, думал Рафел бен Натан, не может до конца понять горе другого человека. Особенно такое глубокое, давнее горе. Он поддерживал беседу тем вечером во время ужина в доме Фолько д’Акорси. Их двоих обслуживало четыре лакея. Он вызвал некоторую неловкость, когда отверг попытку усадить их на противоположных концах стола. Пришел дворецкий, извинился и непринужденно распорядился переставить тарелки и бокалы. Рафел усадил Лению во главе стола; сам сел рядом с ней.

Вино было замечательное. Он проследил, чтобы она выпила еще немного. И чтобы поела, хоть чуть-чуть.

Для него самого, если бы он узнал, что брат, которого считали мертвым, возможно, все-таки жив, это тоже стало бы источником сложных чувств. Потому что у него действительно был пропавший – или умерший – брат. И двое его детей, которых Рафел обеспечивал. Собственных детей у него не было. Горе другого рода. Кое-кто из изгнанных киндатов быстро произвел на свет полдюжины отпрысков после высылки из Эспераньи. Потребность заявить: «Мы все еще здесь, в этом мире».

Горе и утраты по-разному действуют на разных людей, так же как страх, или страсть, или жадность. Или любовь. Так же, как все остальное, в самом деле.

Он думал об этом, пока рассказывал ей, куда, по его мнению, им следует – хотя бы для начала – вложить часть их теперь значительного состояния. Она, разумеется, может сама принимать решения, сказал он. Это всего лишь его мысли, сказал он. Он продолжал говорить. Рассказал ей, как собирается перевести часть денег семье Газзали аль-Сияба от его имени. Он знал, как это сделать. Он уже давно занимался торговлей. Моряки умирают, и ты переводишь последнюю зарплату их семье, если ты порядочный и честный человек.

Он старался быть таким. Порядочным и честным. Отчасти потому, что такова была его природа, отчасти из-за убеждения, что репутация важна. Существовала поговорка, что киндаты должны быть вдвойне порядочными, чтобы люди считали их хоть наполовину таковыми. Такова истина: их слишком мало.

Можно было сказать, что Ления, теперь уже не Надия, вернулась домой, в Батиару. Пусть не на семейную ферму, но к своим единоверцам, в места, где она и ее предки, вероятно, жили очень давно.

Но она только что сказала, что ей необходимо уехать. И он не помнил, чтобы когда-нибудь видел ее плачущей. Это было связано с тем, что ее брат, вероятно, жив. Он старался понять. Но его не похищали корсары и не продавали в рабство, не принуждали перейти в веру Ашара, им не владел человек, который мог сделать с ним что угодно, как было с ней.

Ее брат, сказала она в приемной, может желать лишь ее смерти. Из-за позора, который она навлекла на их имя. Рафел сразу же начал возражать, оспаривать это. Сказал, что он с ней совершенно не согласен.

Ее взгляд заставил его замолчать.

Он не женщина, подумал он. Он не жил в том мире, в котором живут женщины. Он не знал ее брата. Она тоже его не знала. Он сказал ей это, сделав еще одну попытку.

– Ты говорила, что он был ребенком! Младше тебя. Кто знает, каким человеком он вырос? Если это он. Не будь столь уверена, что он не обрадуется, когда увидит тебя! Ления, – прибавил он, – я бы обрадовался.

Она покачала головой:

– Ему захочется, чтобы я умерла тогда. Он должен был все эти годы молиться, чтобы меня убили или чтобы я себя убила и чтобы моя душа нашла свет Джада.

– Ему еще не было десяти, – снова сказал Рафел, чувствуя себя беспомощным перед лицом горя.

Они снова сидели в комнате для приема гостей, у очага. Над ним висел портрет молодой женщины с рыжими волосами, стоящей у окна, на фоне холмов, виноградников, далекого города. Он был хорошо написан, насколько Рафел мог судить. Он не был экспертом. У женщины было сильное, умное, уверенное лицо. У пояса висел кинжал, и он подумал, что это необычно. Он не знал, кто она и кто написал ее портрет.

Ему опять пришло в голову, что денег у него теперь более чем достаточно и он может уйти на покой, не выходить больше в море, финансировать путешествия других купцов по Срединному морю или по суше, если захочет. Или стать страховщиком. Он может это сделать. Можно заработать много денег на страховании судов и сухопутных караванов, если владеешь информацией и умеешь обращаться с цифрами. Он мог бы приобретать такие картины, как эта, научиться разбираться в них, правильно видеть их, знакомиться с художниками.