Теодосия и изумрудная скрижаль - Робин Лафевер

– Лимонный сок. Уксус. И еще что-то, точно уже не помню. А, да, различные масла. По-моему, мы взяли их из кладовой, – очень удачно получилось, теперь никто не удивится, если обнаружит, что бутылочки с маслами в нашем доме разлетелись по другим местам.

Честно признаюсь, что, когда мы прошлой ночью вернулись домой – а случилось это уже под утро, – я с трудом припоминала, откуда какое масло взяла.

Папа шевельнул усом, это говорило о том, что он либо рассержен, либо удивлен.

– Думаю, нам с мамой следует сказать спасибо за то, что у тебя волосы не побелели, Теодосия. Или не выпали вообще, – он повернулся к Генри и добавил: – А ты, надеюсь, запомнишь этот урок и больше никогда не станешь заниматься подобными… научными экспериментами.

– Да, сэр, – опустил голову Генри.

– Очень хорошо. А теперь давайте насладимся пасхальным завтраком, который для нас приготовила наша кухарка.

Если не считать этого инцидента, пасхальное воскресенье прошло просто замечательно. Мы все надели праздничные наряды и отправились всей семьей в церковь. Внутри церковь всегда чем-то напоминает мне музей – торжественная атмосфера, великолепная обстановка, разлитое в воздухе благоговение. Вскоре, правда, Генри начал крутиться, но я дала ему завалявшийся у меня в кармане кусок воска, и он благополучно провозился с ним до самого конца службы.

После церкви нас ждал праздничный обед. На него мама пригласила дядюшку Эндрю – он полностью нейтрализовал присутствие бабушки Трокмортон. Она приехала к нам в траурном черном платье и смотрелась нахохленной черной вороной среди ярких, веселящихся певчих птичек. Я старалась вовсе не замечать бабушку, которая не знала, что человек, которого она оплакивает, вовсе не умер и вовсе не герой.

После обеда мы взяли корзинки и отправились искать яйца, которые спрятала мама. Это был изумительный день, если бы только не чувство тревоги, которое никак не покидало меня. Хотя теперь можно было не опасаться за Генри, оставалась еще одна угроза, способная разнести все в пух и прах – угроза того, что раскроется наша уловка с похоронами Тетли. Я помню, какова была реакция «приличного общества», когда фальшивая мумия обнаружилась во время одного из светских приемов. Могу представить, что будет, если она обнаружится снова, теперь уже во время торжественной панихиды!

Церковь, которую выбрала для отпевания бабушка, была роскошной, с высоченными потолками и витражными окнами, сквозь которые внутрь проникали лучи зеленого и золотистого света. Боковые приделы окружали ряды колонн, откуда-то сверху негромко лились звуки органа.

Когда мы приехали, я к своему великому облегчению увидела, что гроб уже установлен на помосте перед алтарем. Мы с Генри быстро обменялись взглядами, одновременно вспомнив приключения той ночи, когда поседел чуб моего брата.

Я порадовалась за бабушку, заметив, что церковь почти полна народа.

Здесь было много людей в морской форме, включая стоявших у дальней стены матросов с обветренными лицами. Собравшиеся в церкви притихли, прозвучал длинный печальный аккорд органа, и служба началась.

Священник говорил о том, что любой человек «из земли взят и в землю возвратится» (по-моему, лишено смысла, когда речь идет о тех, кто утонул в море), мое траурное платье немилосердно кусалось, черные, взятые напрокат, перчатки оказались велики и все время сползали с рук. Рядом со мной вертелся Генри, но я не одергивала его, потому что сама то и дело поправляла то рукава платья, то перчатки, и, можно считать, тоже вертелась. Затем я поймала брошенный на меня папин взгляд и, собрав всю свою волю в кулак, постаралась встать неподвижно.

Когда священник перешел к тому, что мы должны «отложить все мирские желания и страсти», я почувствовала, что за мной следят. Очень медленно, чтобы не привлекать папиного внимания, я обернулась, но увидела перед собой только море лиц, внимательно наблюдающих за священником.

– Прекрати вертеться, – прошипел папа.

Я перевела взгляд вперед и мысленно поклялась стоять спокойно и делать вид, что внимательно слушаю священника. Пусть это будет моя дань уважения – если не Сопкоуту, то хотя бы бабушке. И я погрузилась в размышления о том, что я буду делать, если кто-нибудь все же откроет крышку гроба или заметит, что он слишком тяжелый.

Когда я пришла к выводу, что более или менее подходящим выходом из такой ситуации может стать внезапный обморок, у меня вновь зашевелились волоски на затылке. Я подняла руку и пригладила их, надеясь, что всему виной тугой воротничок моего кусачего траурного платья. Однако платье оказалось ни при чем. Теперь я уже чувствовала покалывание под обеими лопатками – верный признак того, что за мной пристально следят. Ка наблюдателя буквально приклеилось ко мне, а я очень не люблю этого.

Правда, обернуться еще раз назад я не решилась. Во-первых, не хотела привлекать к себе внимания, во-вторых, не хотела, чтобы следивший за мной человек понял, что я заметила слежку, и, в-третьих, за мной снова наблюдал папа.

Когда служба, наконец, почти подошла к концу, бабушка поднялась со скамьи, на которой сидела, и протянула свою руку папе. Он взял ее и повел бабушку к гробу. Здесь бабушка остановилась, положив руку на крышку гроба, и мое сердце отчаянно забилось в груди – прикажет бабушка открыть гроб или нет?

Бабушка погладила медную табличку на гробе, а потом положила свой букет лилий на полированную крышку. Сверху. Священник принялся читать заключительную молитву.

Я почувствовала, что у меня подгибаются колени. Мы сделали это! Отпевание закончилось, и никто не раскрыл нашу тайну. Я закрыла глаза, сказала последнее «Прости и прощай!» душе Тетли и пожелала ему покоиться в мире. Вновь открыв глаза, я увидела перед собой улыбающееся лицо Генри и улыбнулась ему в ответ, с трудом удержавшись, чтобы не хихикнуть вдобавок.

Народ в церкви начал подниматься с мест и потянулся к выходу. Я тоже пошла к дверям, внимательно рассматривая по дороге толпу. Мне очень хотелось узнать, кто это так внимательно следил за мной во время службы.

Выйдя за дверь, люди растекались по ведущим вниз каменным ступеням, негромко вспоминая добрым словом адмирала Сопкоута, мерзавца, который не стоил мизинца любого из них. Спускалась по ступеням и я, продолжая внимательно всматриваться в лица.

Мама и папа о чем-то разговаривали с бабушкой и каким-то чином из Адмиралтейства. Генри уже успел устроиться на краю нижней ступени, вытащил из своего кармана оловянного солдатика и принялся тихо играть с ним. Брат все еще выглядел бледным, словно после тяжелой болезни.

Так и не найдя того, кто следил за мной, я решила присоединиться к Генри, но в этот момент уловила краем глаза какое-то странное движение.

Это был старый матрос с седыми волосами и бородой – он резко отвернулся в сторону, как если бы не хотел, чтобы я заметила его. Да, это он. Но почему он следит за мной?