Имплантация - Сергей Л. Козлов

в предисловии 1890 года к «Будущему науки» акцентирует именно этот свой «решительный эволюционизм»:

В это время я еще не видел достаточно ясно тех зияний [arrachements], которые человек оставил в животном царстве ‹…›; но зато я обладал вполне верным чувством того, что я называл происхождением жизни. ‹…› Будучи слишком мало натуралистом, чтобы следить за развитием жизни в том лабиринте, на который мы смотрим, не видя его, я был решительным эволюционистом во всем, что касается продуктов человечества: языков, систем письменности, литератур, законодательств, социальных форм. ‹…› Подобно Гегелю, я был неправ, приписывая человечеству центральное значение во Вселенной. Очень может быть, что все развитие человечества имеет не больше значения, чем мох или лишай, которыми покрывается всякая влажная поверхность [AS, 71–72]; [БН, 1-я паг., 9–10].

Пети комментирует этот пассаж следующим образом:

Он хвалит себя за свой биологизирующий эволюционизм и выражает сожаление, что не был в еще большей степени эволюционистом. Эту свою неправоту он объясняет чрезмерной близостью к Гегелю. Напомним здесь, что Гегель в Предисловии к «Феноменологии духа» определяет свою философию истории в полемике с романтическим витализмом натурфилософии, к которой он первоначально примыкал [Petit 1995а, 25].

Впрочем, иногда Ренан сводит свою концепцию стадиального развития человечества не к трем, а к двум главным этапам:

верный взгляд на человечество, который, в сущности, есть не что иное, как критика, – такой взгляд могут дать лишь науки исторические и филологические. Первый шаг наук о человечестве состоит в том, чтобы различать две фазы человеческого мышления: первобытный возраст, возраст спонтанности, когда способности в их творческой производительности, безо всякого самосозерцания, по внутреннему влечению, достигали объекта, не целясь в него предварительно, – и возраст рефлексии, когда человек смотрит на себя со стороны и владеет собой; это возраст комбинирования, возраст трудных процедур, возраст познания, основанного на антитезах и спорах. Одна из заслуг Кузена перед философией состоит в том, что он ввел это различение и изложил нам его со свойственной ему ясностью. Но только наука покажет нам его определенно и приложит его к разрешению наиболее прекрасных проблем. История первобытного периода, эпосы и стихотворения спонтанных веков, религии, языки – все это откроет нам свой смысл лишь тогда, когда указанное выше великое различение станет само собой разумеющимся для всех [AS, 293–294]; [БН, 3-я паг., 10].

Готовность Ренана ограничиться двоичным противопоставлением cтадий вместо противопоставления троичного объясняется тем, что по-настоящему его интересует лишь один концепт – концепт, общий для этой диады и для этой триады. Это первый член обоих противопоставлений: стадия первобытности, «l’âge primitif». Одна из важнейших целей, которые Ренан ставит перед собой в «Будущем науки», состоит в том, чтобы буквально вбить в голову читателя понятие о первобытном мышлении как о самостоятельном типе мышления, подчиняющемся своим особым законам:

Теория первобытного состояния человеческого духа, столь необходимая для познания человеческого духа как такового, является нашим [= нашей эпохи] великим открытием; она внесла в философскую науку совершенно новые данные [AS, 297]; [БН, 3-я паг., 13].

Изучение первобытного мышления Ренан именует «эмбриологией человеческого духа» – «embryogénie de l’esprit humain» [AS, 213]; [БН, 1-я паг., 109]. Именно с изучением первобытного мышления связаны отдельные исследовательские задачи, которые Ренан ставит перед «науками о человечестве».

I. К числу наиболее общих задач такого рода Ренан относит:

1) разработку «подлинно исторической психологии» [AS, 227]; [БН, 1-я паг., 119] и прежде всего таких ее частей, как:

– «психология первобытного состояния» («psychologie primitive», [AS, 216]; [БН, 1-я паг., 111] (выделено автором). Это должен быть совершенно новый раздел в психологической науке. Основными объектами изучения для этого раздела психологии должны стать: 1) мышление ребенка; 2) мышление дикаря; 3) структура архаических языков; 4) литературные памятники древности [AS, 214–216, 229–230]; [БН, 1-я паг., 110–111, 121];

– историческая психология иррациональных феноменов:

сон, сумасшествие, бред, сомнамбулизм, галлюцинации представляют для индивидуальной психологии гораздо более богатое поле наблюдений, чем нормальное состояние ‹…› Точно так же и психология человечества должна будет основываться на изучении помешательств человечества, его грез, его галлюцинаций и всех тех интересных нелепостей, которые встречаются на каждой странице истории человеческого духа [AS, 230–231]; [БН, 1-я паг., 122];

2) дальнейшую разработку «философской и сравнительной теории языков» [AS, 301]; [БН, 3-я паг., 14], то есть сравнительно-исторического и сравнительно-типологического языкознания. Согласно Ренану, важность этой дисциплины невозможно переоценить. «Мы не устанем повторять, что через изучение языков мы непосредственно прикасаемся к первобытному» [AS, 302]; [БН, 3-я паг., 15]. Ренан, в частности, подчеркивает важность таких аспектов сравнительной лингвистики, как: а) генеалогическая классификация языков – ее данные важны для этнографии и для изучения происхождения человечества; б) изучение общих закономерностей глоттогенеза – оно важно для понимания общих принципов первобытного мышления; 3) контрастивная грамматика – то есть, по формулировке Ренана, «сравнительное изучение приемов, посредством которых различные расы выражали различные сплетения мыслей» [AS, 301]; [БН, 3-я паг., 15];

3) создание сравнительного религиоведения.

Сравнительное изучение религий, когда оно будет окончательно установлено на прочных основаниях критики, составит самую прекрасную главу истории человеческого духа, стоящую между историей мифологий и историей философий. ‹…› Итак, истинной историей философии является история религий. Самым неотложным трудом для прогресса человеческих знаний была бы философская теория религий [АS, 304, 309]; [БН, 3-я паг., 17, 20].

Первым шагом сравнительного религиоведения, согласно Ренану, должно стать разбиение всех религий на два класса:

религии организованные, обладающие священными книгами и ясно определенными догмами, и религии неорганизованные, не имеющие ни священных книг, ни догм, являющиеся всего лишь более или менее чистой формой культа природы и никоим образом не выставляющие себя в качестве откровений.

Еще один критерий, дополняющий это основное разбиение, – нетерпимость или терпимость религий к другим верованиям [AS, 313–314] [БН, 3-я паг., 21]. Сравнительное изучение религий дает материал как для психологии первобытного состояния, так и для сравнительной характеристики различных рас [AS, 315–318]; [БН, 3-я паг., 22–24].

II. В числе наиболее важных частных задач, стоящих перед гуманитарными науками, Ренан называет:

– составление критического каталога рукописей, хранящихся в различных библиотеках (самая неотложная задача, по мнению Ренана) [AS, 258]; [БН, 1-я паг., 141];

– создание специальных монографий по всем частным научным вопросам [AS, 271–273]; [БН, 1-я паг., 150–152];

– издание документов гностической секты мандаитов (христиан Иоанна Крестителя): они важны для построения психологии иррациональных феноменов [AS, 230]; [БН, 1-я паг., 122];

– создание «Критической истории происхождения христианства» [AS, 231, 310]; [БН, 1-я паг., 123; 3-я паг., 20–21].

Следует отметить, что мы сейчас в нашем пересказе, пронумеровав задачи и разделив их на более общие и более частные, придали этой программе более систематизированный вид, чем она имела у Ренана. У него все вышеперечисленные задачи выдвигаются очень постепенно, по ходу общего изложения; Ренан не стремится ни ограничить число этих задач, ни установить между ними отношения логического подчинения. Для ренановского мышления вообще характерна форма открытого, а не закрытого списка: в этом проявляется специфическая текучесть его образа мыслей, отличающая Ренана от таких догматиков-систематизаторов, как Конт или Тэн.

Чтобы оценить своеобразие ренановской научной программы и ее место в развитии гуманитарных и социальных наук во Франции, необходимо контекстуализировать эту программу в двух направлениях: в направлении прошлого и в направлении будущего. Иначе говоря, мы должны сейчас поставить фигуру Ренана поочередно в два ряда: в один ряд с его предшественниками и в один ряд с его преемниками. Начнем с преемников.

Историко-филологическая программа Ренана и французская наука XX века

Мы не станем сейчас говорить о воздействии программы Ренана на развитие французской науки в краткосрочной перспективе: этот вопрос будет затронут в следующем очерке. Сейчас постараемся