Левиафан - Роберт Антон Уилсон

— Мы почти все сделали, — сказал он. — Возможно, завтра ночью…

Они снова были в часовне, должно быть, прошёл целый день, она сидела неподвижно в позе лотоса, выполняя пранаяму, а он танцевал и пел, и странная музыка флейты и тамтама воздействовала на каждый её условный рефлекс, который подсказывал ей, что она не американка, а гречанка, не этой эпохи, а минувшей, не женщина, а богиня… Белый Свет проявился как серия оргазмов. Взрывались сверхновые звезды, и она почти ощущала тело света, отделяющееся от тела огня… когда через окно пробился солнечный свет, все трое печально сидели у её постели, наблюдая за ней.

Её первые слова были грубыми и сердитыми.

— Вот дерьмо. Неужели всегда будет так — белый эпилептический спазм и дыра во времени? И я никогда ничего не смогу вспомнить?

Хагбард рассмеялся.

— Надевая брюки, я натягиваю штанины по очереди, — сказал он, — и не тяну кукурузу за стебель, чтобы помочь ей расти.

— Засунь свой даосизм подальше и дай мне прямой ответ.

— Воспоминание — это всего лишь вопрос сглаживания переходов, — ответил он. — Да, ты вспомнишь. И сумеешь контролировать.

— Ты безумец, — устало произнесла она. — И затягиваешь меня в свою безумную вселенную. Не знаю, почему я по-прежнему тебя люблю.

— Мы его тоже любим, — охотно встрял Сад. — И тоже не знаем почему. Мы ведь даже не занимаемся с ним сексом.

Хагбард прикурил одну из своих вонючих сицилийских сигар.

— Ты считаешь, что я просто перенёс в твоё сознание мои галлюцинации, — сказал он. — Но все намного сложнее, гораздо сложнее. Эрида — это вечная возможность человеческой души. Она су— шествует совершенно независимо от твоего или моего сознания. И она — та самая возможность, с которой не могут справиться иллюминаты. То, что мы начали здесь прошлой ночью — занимаясь павловским кондиционированием, которое считается тоталитарным, и древней магией, которая считается всего лишь суеверием, — изменит ход истории и сделает наконец возможными реальную свободу и реальную разумность. Возможно, моя мечта безумна, но, если я заражу ею достаточное количество людей, она по определению станет разумной, ибо будет статистической нормой. Пока я программирую тебя — это лишь первый этап. На следующем этапе программировать себя должна ты сама.

— И он сказал правду, — промолвила Стелла. — Я стала самопрограммистом. Те три женщины, которых ты знаешь, были моими творениями. Во мне скрыты все возможности и все женщины, которыми я могла бы, так или иначе, стать, если бы гены и социальная среда были чуть-чуть иными. Нужны лишь небольшие корректировки в биограмме и логограмме.

— Матерь Божья, — глухо пробормотал Джордж. Пожалуй, это был единственно возможный комментарий.

— Оставалась лишь самая малость, — спокойно продолжала она, — устроить так, чтобы самоубийство выглядело правдоподобно. На это ушло некоторое время. Но дело было сделано, и моя прежняя личность официально прекратила своё существование.

Она приняла свою истинную форму.

— О нет, — вскричал Джордж, пошатнувшись. — Этого не может быть! Я ещё маленьким мальчиком дрочил на твои фотографии.

— Ты разочарован, что я намного старше, чем тебе казалось?

Она удивлённо прищурилась Он заглянул в её глаза которым неожиданно оказалось тридцать тысяч лет глаза одного из проявлений Лилит Велькор и все аргументы Сада и Мазоха показались ему клоунадой и он увидел мир этими глазами и увидел себя и Джо и Сола и даже Хагбарда обычными мужчинами которым присущи обычные мужские представления и увидел вечное женское опровержение и увидел по ту сторону и выше вечное божественное удивление он заглянул в эти глаза в эти древние сверкающие и радостные глаза и искренне сказал: «Чушь, ничто никогда не сможет меня разочаровать, теперь уже точно». (И Джордж Дорн мимоходом отошёл в Нирвану.)

Все категории растворились включая крайне важное различие которое никогда не оспаривали Сад и Мазох различие между научной фантастикой и серьёзной литературой НЕТ потому что папа и мама были всегда именно папой и мамой и никогда для разнообразия не становились мамой и папой ты улавливаешь разницу? ты чувствуешь разницу? Ты слышишь одинокий голос когда заблудившись здесь кричишь «я» «я» только я

— Теперь уже точно ничто никогда не сможет меня разочаровать, — сказал Джордж Дорн, вернувшись.

— Со мной такое уже один раз было, — задумчиво добавил он, — один раз, когда я смотрел на мир женскими глазами, но я постарался вычеркнуть это из памяти, вытеснил в подсознание. Это была Первичная Сцена[40]всей головоломки. Именно тогда я и потерял самоотождествление с Распорядителем Манежа.

— Поднимаю ещё на пять, — сказал Уотерхаус, швыряя очередную пятитонную банкноту. — Я убил семерых человек моей собственной расы и помню поимённо каждого из них: Марк Сандерс, Фред Робинсон, Дональд Макартур, Понелл Скотт, Энтони Роджерс, Мэри Китинг и Дэвид Дж. Монро. А потом я убил Майло А. Фланагана.

— Что касается меня… — Гарри Койн задумался. — Возможно, я убил многих знаменитостей. Но в то же время у меня есть основание считать, что я никогда никого вообще не убивал. И я не знаю, какой из этих двух вариантов хуже.

— Вот бы мне кто сказал, что я никогда никого в действительности не убивал, — сказал Уотерхаус. — Ну что, ребята, вы собираетесь делать ставки, или как?

— Я хотел убить Вольфганга Зауре, и я убил Вольфганга Зауре, — провозгласил Джон-Джон Диллинджер. — Если это зло, значит, так тому и быть. — Он поставил пятёрку.

— Это может принести тебе страдания, — ответил Уотерхаус. — У меня есть только одно утешение. Первых семерых я убил потому, что меня заставили чикагские копы. А последнего я убил по приказу Легиона.

— Я уже собирался закругляться, но теперь передумал, — заявил, посмотрев на него, Гарри Койн. — Ты, оказывается, не такой уж умный. — Он тоже бросил десятитонную банкноту. — Я поднимаю тебе ещё на пять. Ты и в самом деле в это веришь?

— Конечно, верю. Ты о чем говоришь? — Отто поставил очередную пятёрку.

Выложив на стол свою пятитонку, Диллинджер покачал головой. — Вот черт. По-моему, тебя передержали на морозе.

— Четыре семёрки, — сердито сказал Отто, раскрывая свои карты.

— Дерьмо! — ругнулся Гарри Койн. — У меня только пара четвёрок и пара девяток.

— Обидно бить такими шикарными картами ваши жалкие картишки, — величественно произнёс Джон-Джон Диллинджер. Он раскрыл свои карты — восьмёрку, девятку, десятку, принцессу и королеву мечей — и загрёб все, что было на кону.