Ловушка для Артемиды - Алексей Евтушенко

– Удачно – то удачно, – заметил Симус, – но, может быть, еще и не узнают. Как мы отсюда выбираться будем?

– Потихоньку, полегоньку, – объяснил Харик и достал зажигалку.

Возле нагромождения камней, с той стороны коридора, которая была обращена к подземному руслу реки, огонек зажигалки затрепетал, качнулся и лег на бок.

– Оп-па, – констатировал Харик. – А вот и выход.

– А места нам хватит – камни складывать? – Симус критически оглядел тесное свободное пространство.

– Пока не попробуешь, не узнаешь, верно? – вопросом на вопрос ответил Су и ухватился за верхний камень. – Я вытаскиваю – ты складываешь. Чтобы бок не растревожить. А то опять кровить начнет.

– Давай, – согласился Батти. – Только осторожно.

– Ага, – буркнул Харик, вытаскивая камень из завала, – давай, поучи крота ходы рыть…

Им снова невероятно повезло.

Для того чтобы проделать лаз наружу, к свободе, потребовался всего час времени, а свободного пространства как раз хватило для вынутых из завала камней.

– Вот и все, – Харик Су посветил фонариком в лаз, и луч света блеснул на вкраплениях слюды дальней стены высохшего русла подземной реки. – Путь свободен. Давай. Ты – первый.

* * *

Тучи ворон, казалось, не обратили ни малейшего внимания на ведущие по ним огонь из пулеметов, танки и скользнули по небу дальше, на юг, к городу. А за смерть немногих своих – по сравнению с общим количеством – товарок отомстили просто – уделав калом все десять грозных машин от башенных люков до траков. Впрочем, Канна Кейра вовремя сообразила, что пулеметами ворон-мутантов не напугать и, уж тем более, не остановить и отдала приказ прекратить огонь.

Да и патроны следовало поберечь для тех, кто бежал и шел следом по земле.

Крысы и собаки появились, когда день окончательно догорел, и на небе, уже очистившемся от ворон, зажглись первые звезды. Автоматически включились сенсоры ночного видения, и на командирском мониторе Кейра отчетливо разглядела зеленоватые пятнышки живых существ, приближающиеся со стороны гор. Пятнышек этих становилось все больше, они сливались, увеличивались, разрастались, и вот уже сплошная, отливающая мертвенной зеленью, лавина заполнила собой видимое пространство от края и до края, придвигаясь все ближе и ближе к замершим в своих недостроенных укрытиях, танкам.

Вот уже осталось меньше километра…девятьсот метров… восемьсот… Великая Матерь, да их тут бездна какая-то!

– Внимание! – Канна прижала ларингофон к горлу. – По крысам разрывными…огонь!

Десять стодвадцатимилиметровых танковых орудий выплюнули пламя, и десять огненных цветов взметнулись в гуще наступающих крыс.

Уже после второго залпа, животные сообразили, что к чему, – зеленоватое море расступилось по фронту и принялось обтекать роту с флангов…

– Меняем позицию! – скомандовала Кана. – Снаряды беречь до последнего. Давите тварей гусеницами! А по собакам – из пулеметов!

В упоении боем, Канна потеряла счет времени и старалась не замечать того факта, что на месте каждой раздавленной крысы тут же возникает десять живых, а количество промахов по собакам значительно превышает смертельные попадания. И, хотя она хорошо понимала, что фронт в два километра, который удерживает ее рота, мало что значит по сравнению многокилометровой полосой наступления жутких тварей, осознание того, что этот фронт они, заляпавшись в крови и кишках по самые башни, все-таки хоть как-то удерживают, придавало ей уверенности и даже некоторого оптимизма.

«А вдруг отобьемся? Мы их тут здорово потрепали, а там, южнее, расположены гораздо более мощные рубежи обороны. Да и нам бы, если пополнить еще боезапас и…»

Но она не успела додумать эту бодрую мысль до конца, потому что мысль исчезла.

Вот только что в голове были какие-то слова и образы и сразу – пугающая и даже какая-то зловещая пустота.

Нет, уже не пустота. Слабенькая бледная точка появилась точно в центре этого пустого пространства (казалось, что мозг, словно живое существо, в испуге прижался изнутри к черепной коробке, освобождая в середине место чему-то чужому и страшному) и стала медленно расти, наливаться объемом и светом, оформляясь в круглый, равнодушный и от этого невыносимо жуткий, совершенно нечеловеческий глаз.

То, что происходило дальше, командир танковой роты Канна Кейра запомнила плохо.

Потом, когда все закончилось, она неоднократно пыталась восстановить последовательность своих действий, но в памяти запечатлелись лишь какие-то мало связанные между собой обрывки.

Вот ее танки один за другим обессилено замирают на месте, словно у всех сразу кончилось в баках горючее, и последние, уже редеющие стаи крыс и собак, огибают грозные машины, а некоторые из животных-мутантов, почуяв, что опасности нет, перелезают прямо через обездвиженную броню и бегут на юг…

…она протискивается мимо сникшего башенного стрелка к механику-водителю, стаскивает с сиденья обмякшее тело, сама садится за рычаги и дает полный газ…

…перед глазами на мониторе скачут темные пятна деревьев и холмов, танк кренится на косогоре, выпрямляется, несется вниз, карабкается на следующий холм, летит на полной скорости дальше по полю неведомо в каком направлении, лишь бы подальше отсюда, как можно дальше, еще дальше, насколько хватит горючего и сил, главное, чтобы исчез из головы этот жуткий чужой глаз, который, уже, кажется, начинает бледнеть и уменьшаться в размерах, но про это думать нельзя, думать вообще нельзя, а надо давить на педаль газа и гнать, гнать, гнать вперед многотонную машину под хриплую и громкую, рвущуюся из глотки и самой души, песню.

Да, ее спасло только то, что, окончательно испугавшись утратить контроль над собственным мозгом, она сразу, подчиняясь неведомому порыву, во весь голос загорланила песню. Эта была древняя песня танкистов, разумеется, с неоднократно за сотни лет ее существования переписанными словами. Кейра несчетное число раз пела ее, будучи еще курсантом, шагая в общем строю на плацу училища…

Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход.

Когда тяжелый грозный час настанет,

И долг священный в бой нас поведет!

…и теперь она орала ее, повторяя все куплеты и припев до тех пор, пока под ошалело несущимся сквозь ночную тьму танком, не дрогнула и не осела земля.

Бешено вращая гусеницами, и стараясь зацепиться траками за воздух, машина ухнула куда-то вниз, в пустоту, и последнее, что запомнила Кана – это сильнейший лобовой удар и, летящий ей прямо в лицо, темный экран монитора.

* * *

– Как ты себя чувствуешь? – осведомился Харик у Симуса Батти, когда они по расчетам Су прошли вниз по высохшему подземному руслу реки около двух километров.

Трудень был выше хвата почти на голову и, к тому же, не ранен. Поэтому ему приходилось все время притормаживать, чтобы не оставить Симуса далеко за спиной.