Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других - Франсина-Доминик Лиштенан

В 1715–1747 годах лик Европы изменился: на беду двух стародавних союзников, Франция, победив во Фландрии, оказалась в изоляции, Фридрих боялся, что не выдержит натиска русских, вовлеченных в конфликт Георгом II и Марией Терезией. Елизавета, по-видимому, наконец примкнула к их лагерю. На польско-саксонский дуэт особого расчета не было ни у Гогенцоллерна, ни у Бурбона. Поддержка Швеции, слишком измученной военными действиями в Финляндии, в счет не шла — одна видимость. Италию сковывало соперничество между герцогом Савойским Карлом Эммануилом III и испанским королем Филиппом V. В Северной Америке и на Антильских островах французам мешали морские силы Англии. Последней надеждой была Порта, хоть и она погрязла во внутренних распрях; к тому же ее вмешательство грозило недоразумениями между Версалем и Потсдамом, который опасался, как бы не возросло напряжение в недрах империи. Вследствие подобных дедуктивных расчетов взаимоотношения Людовика и Фридриха снова потеплели. Прусские и французские министры заговорили о прискорбных исторических недоразумениях, дипломаты — о фатальных просчетах, что случались в прошлом, — короче, кто старое помянет, тому глаз вон. В Петербург слали депешу за депешей, только бы избежать худшего. Сейчас судьбы грядущего — тотальная война или заключение мира — решались во дворце Елизаветы, а ее армия тем временем перевооружалась в Курляндии.

Возможность вмешательства России в континентальные распри приобрела конкретные очертания к концу зимы 1746 года, а 22 мая между двумя императрицами был заключен союзный договор. Он подтверждал обязательства взаимопомощи, заверенные еще в 1726 году подписями Екатерины I и Карла VI. Официально это значило, что войско наемников будет выслано для поддержки англичан, увязающих в сражениях с французами. Около 30 000 русских, снабженных порохом для пушек и провизией (голландский фут мяса в день и 60 фунтов муки в месяц), должны были сохранять боевую готовность, дабы предотвратить наступления, атаки и любой ущерб со стороны противника. Главные заинтересованные державы брали на себя обязательство на всем протяжении военных действий выплачивать по 100 000 ливров ежегодно. Русским войскам предоставлялось право беспрепятственно пересекать территорию империи. Считалось, что ратифицируется договор, направленный против Людовика XV, однако в нем содержались и секретные пункты относительно взаимной поддержки, которую новоявленные союзники сулили друг другу также против Порты, Персии и Пруссии; в случае агрессии последней русские брались увеличить численность своих вспомогательных войск как на суше, так и на море. Военные предприятия Фридриха, буде он таковые предпримет, там заранее определялись как casus foederis — случаи, по которым вступают в силу обязательства по союзному договору.

Людовик на все это отреагировал спокойно: варварским ордам придется долгонько добираться до берегов Рейна. А вот Фридрих, даром что официально речь шла не о Пруссии, уже представлял, как эти орды опустошают его земли и истребляют население, без того обескровленное за годы войны. Как бы дело ни обернулось, часть прусских войск окажется скованной в своих передвижениях, а если предположить самый худший случай, в результате будет развязан новый военный конфликт. Оказавшись, как в ловушке, во враждебном окружении, прусский монарх решил придерживаться строжайшего нейтралитета, отказаться от каких бы то ни было альянсов. Франция предложила ему заключить договор со Швецией и Данией, но такой вариант Фридрих отклонил с презрением. Он не хотел раздражать русских, которые в то время еще не определили, какой именно дорогой двинутся на запад. Он также опасался Марии Терезии, и недаром: тайные пункты договора задним числом могли ее оправдать. Для австрийской императрицы подобное соглашение было действенным способом нейтрализовать своего беспокойного соседа, отрезать его от союзников-галлов, тем самым ослабив последних, что было па руку Лондону. Такая политика придала уверенности Фридриху Августу (саксонскому курфюрсту и польскому королю), а затем и Георгу II (королю Англии и курфюрсту Ганновера); конвенция, подписанная двумя этими монархами и двумя императрицами 8 ноября 1746 года в Петербурге, положила конец и без того относительному спокойствию Гогенцоллерна. Неужели русская интервенция перевернет с ног на голову ситуацию в Германии и во всей Европе? Между тем выступление русских наемников, поначалу бывшее чистой демонстрацией, приобрело серьезный оборот, и тут расстановка сил среди европейских альянсов определилась окончательно. Французы и пруссаки почувствовали, что приперты к стене; их союз, своего рода брак по расчету, обернулся необходимостью — теперь это был вопрос выживания. И вместе с тем такой географический фактор, как разница в расстоянии, отделяющем их от России, угрожал новым расхождением между Берлином и Парижем.

Первое время в Версале посмей вались над трусостью Фридриха — д'Аржансон находил чрезмерной его предусмотрительность. У французского правительства была другая забота: его беспокоило, останется ли пруссак при своем нерешительном характере надежным союзником в случае агрессии. Новости, приходившие из России, поддерживали Людовика в его намерении сохранять выжидательную позицию. По всему выходило, что страна обнищала после череды неурожайных лет, а двор убыточен из-за образа жизни, который ведет императрица. Только огромная сумма в 300 000 ливров, которую Англия взялась выплачивать ежегодно, могла вынудить Елизавету поступиться своими миролюбивыми принципами и ввязаться в конфликт. Взятки и подарки, расточаемые ее министрам и придворным, довершили остальное.

В 1747–1748 годах, когда война вступила в заключительную фазу, царица, убегая от неприятной реальности, предавалась созерцательному настроению; слуху ее величества претил звон сабель, некстати отвлекающий как от наслаждений, так и от благочестия. По внутреннему убеждению она испытывала неприязнь к любому вооруженному конфликту и потому втайне злилась на ставленников Бестужева, не желая осознать, в какой мере ее собственное небрежение делами стало причиной того, что Россия ввязалась в войну. Мало того что во время всех постов и религиозных праздников императрица становилась недоступной, она сверх того все чаще и чаще уходила на богомолье, по легкомыслию, а может статься, что из трусости оставляя власть в руках государственного канцлера. По ее понятиям, предоставляя ему, второму человеку в государстве, рисковать жизнями ее подданных, она сама не марала рук в крови. А Бестужев тем временем по своему произволу распоряжался информацией: как хотел, так и интерпретировал события, происходящие в международной политике. Людовик и Фридрих смирились с неизбежным, оставив русский двор в распоряжении своего врага, и полагались теперь лишь на время, судьбу или здравый смысл населения, иначе говоря, рассчитывали на воз-мож! юсть бунта либо дворцового переворота. Мардефельд, у которого было еще меньше иллюзий, даже в такую вероятность больше не верил: не видел в России личности, способной возглавить движение недовольных. Элита нации (о народе и говорить нечего), раздавленная капризами Елизаветы и тиранией Бестужева, поглупевшая от непредсказуемости демаршей власти и раздаваемых почестей, уже и помыслить не могла о каких-либо силовых акциях, способных освободить ее от диктатуры ужасного министра. Не имея возможности как-либо повлиять на российскую политику, Версаль в конце концов ужесточил тон, что привело к полному разрыву дипломатических контактов. Фридрих со своей стороны избрал позицию сдержанную, доверившись такту своего друга детства и нового посла фон Финкенштейна, искушенного в дипломатии: только время, решил он, может наладить отношения с Россией. Советуя фон Фпнкепштейну приноровиться к ситуации как можно лучше, он в письмах предостерегал посла от тщетных усилий к сближению стран, уверенный, что в настоящий момент от них толку не будет.