Казаки на «захолустном фронте». Казачьи войска России в условиях Закавказского театра Первой мировой войны, 1914–1918 гг. - Роман Николаевич Евдокимов

части в «более боевую обстановку», позволяющую казачьей коннице выполнять самостоятельные боевые задачи. Так, 1 (14) июня 1915 г. командир 1-го Черноморского полка Кубанского казачьего войска полковник Филиппов подал прошение Кубанскому войсковому атаману Бабычу о переводе своей части с Кавказского фронта на Западный театр войны, где на тот момент противник был более сильным и напористым, чем на Кавказе. Сражаясь с таким противником, считал полковник, его полк, не имевший еще ни одного боевого отличия, скорее мог бы его заработать и сравняться в воинской славе с другими казачьими частями. Филиппов писал: «…прошу удовлетворить стремление и святой порыв всего полка сразиться с коварным западным нашим врагом и тем выполнить с честью долг перед государем, Отечеством и войском». В конце концов, 10 (23) августа 1916 г., в ответ на данные прошения, Походный атаман при его императорском величестве постановил чередовать казачьи части на службе при корпусах и армиях[327].

Надо также сказать, что казаки совершенно не признавали службы в пехоте, считая ее зазорной для казачьего звания. По словам Походного атамана казачьих войск: «Казаки любят только службу на коне… Офицерский состав также не желает идти в пехоту, даже на должности командиров батальонов». Из-за этой предвзятости к пехотному роду оружия, несмотря на то что кавалерия на Кавказском фронте сражалась «почти всегда» в пешем строю, спешивание конных сотен вызвало резкий протест со стороны казачьих офицеров, так как они считали невозможным для казаков воевать пешими[328].

Причину такого отношения к пехотному роду оружия хорошо объясняет высказывание командира 2-го Донского казачьего отдельного батальона полковника Полухина: «Более 200 лет Войско Донское отправлялось на войну на коне с пиками. В настоящую же войну потребовалось от него 4 батальона… пешими со штыками. Ни боевой, ни бытовой подготовки к перенесению тяжести пехотной службы никогда никакой не было, традиции на Дону не от кого позаимствовать, в состав батальон[ов] вошли 40- и более 40-летнего возраста, — учиться ходить уже поздно, в больших походах с боями наблюдалось сильное утомление людей, крайне нежелательное и пагубное перед боем. Кроме того, утрачиваются свои, чисто национальные, казачьи традиции, дух партизанских набегов, действий лавой, захвата тыла и флангов, ночные тревоги, а в особенности губительное для врага преследование…Если бы наша бригада в июле все время бегства турок в долине Евфрата сидела на конях, то принесла бы несравненно больше вреда противнику, уничтожая его части, а про трофеи в виде захвата орудий, обозов и т. д. и говорить нечего. В этом направлении казаки проявляли сильные порывы, но достичь [оного] было невозможно, так как люди немолодые и пешие»[329].

Не мыслили казаки свою службу и без знамен, бывших главными святынями любого казачьего полка или батальона. Вид знамени на поле боя придавал казакам сил и открывал им второе дыхание. Это был последний резерв. Для спасения его из рук неприятеля они готовы были на любые подвиги, на смерть. Поэтому казачьи части, не имевшие знамен, постоянно ходатайствовали перед командованием об их присвоении. Например, 13 (26) мая 1916 г. командир 3-го Сводного Кубанского казачьего полка граф Адлерберг подал рапорт на имя начальника Сводной Кубанской казачьей дивизии следующего содержания:

«Полк сформирован из казаков исключительно одного возраста (кроме нижних чинов командного состава), и именно того, который по демобилизации вольется в состав действующих (первоочередных) частей, получив уже боевое воспитание. В мирное время казаки по прибытии в полк с началом службы присягали на верность под воинской Святыней полка — знаменем или штандартом… Участвуя в боях наряду с теми частями, которые имеют эту воинскую Святыню, а последнюю имеют в настоящее время не только действующие части, но и многие из частей, сформированных по обстоятельствам военного времени, казаки недоумевают, почему они, состоя в штатной воинской части, не имеют этой священной Хоругви…

За короткое время боевой жизни полк участвовал в полном составе в бою за Султан-Булагский перевал, частями — в бою при взятии Кянговера два раза, Асад-Абада, на Кинделянском перевале… и [в] других мелких стычках…Полк потерял семь человек убитыми и двадцать восемь ранеными, из которых шесть человек умерло, контужен один офицер. За эти бои полк имеет сорок девять кавалеров Георгиевского креста и сорок пять — Георгиевской медали, что еще более укрепляет уверенность в признании ходатайства о пожаловании полку штандарта основательным…»

В июле 1916 г. временный командующий Сводной Кубанской казачьей дивизией Свиты его императорского величества генерал-майор граф Нирод писал: «Призывая детей своей родины на защиту ее, Царь дает им свое благословение — знамя или штандарт, которое также необходимо полку, как и благословение, даваемое каждым отцом своему сыну. Кроме того, знамя представляет собой эмблему присяги, — при взгляде на него в душе каждого воина встает воспоминание о данной им клятве служить Государю, родине и Православной вере и защищать их до последней капли крови. Так мы учим всех казаков. Кроме того, знамя есть идея существования части, — нет знамени — нет и части, а только штатная команда, так как она не связана круговою порукой защиты знамени до последнего человека…Как символ… объединения, этот священный стяг спаял бы наши полки, молодые еще, но уже побывавшие в боях, участвуя в которых наряду с частями, имеющими знамена и штандарты, казаки невольно задаются вопросом и спрашивают своих… начальников, почему у них нет этой священной хоругви… Прошу ходатайства о пожаловании полкам временно вверенной мне дивизии знамен или штандартов».

Казачьи артиллеристы также желали иметь в своих частях собственные знамена. Вот что по этому поводу говорил в январе 1917 г. командир 1-й Терской казачьей батареи войсковой старшина Скороходов: «В современной войне полки редко видят в бою свои святыни — знамена и штандарты; недаром в литературе раздаются голоса о сдаче их в церковь… Считаю… необходимым и полезным… ввести [значки] в батареи»[330].

Иногда боеспособность казачьих частей зависела, как это ни странно, от их названия. Так, уже упоминавшийся командир 3-го Сводного Кубанского казачьего полка граф Адлерберг писал 13 (26) мая 1916 г. донесение начальнику Сводной Кубанской казачьей дивизии следующего содержания:

«Полки Сводной Кубанской дивизии сформированы всецело из казаков Кубанского войска… Данное наименование полкам „Сводные" не имеет логического вывода, ввиду несоответствия значения этого слова действительному положению.

В жизни… полки эти получили кличку „Сводники". Это сокращение… служит иногда почвой для обидной двусмысленности, ввиду особого значения этого слова в народном наречии… казаки скрывали название своего полка, когда к тому представлялась возможность, вместо того чтобы гордиться им.

Желательно наименовать полки такими названиями, которыми… определялся бы действительный состав их и которые запечатлели бы