Темные Дары. Книга. 2. Огненный город - Вик Джеймс

Сильюн закрыл глаза и открыл их в сияющие очертания Орпен-Моута. Как и в Вестминстере, предметы и пространства становились видимыми, только если в них присутствовала сила Дара.

Этот лучезарный Орпен-Моут не был пустым материальным пространством, как, например, Лондон, построенный руками, но не Даром. Они с тетей Терпи волшебным образом воссоздали дом, и он виделся фундаментально прочным, как любой объект в материальном мире, хотя был сотворен из тускло мерцающего золотого света.

В этом не было ничего удивительного. На протяжении веков Орпен-Моут был пронизан магической силой, не говоря уже о последней реконструкции. Сильюн повернул голову налево. В мягком сиянии оконного стекла виднелась блестящая трещина, – возможно, в детстве Кадмус Парва тайно восстановил стекло, разбитое неудачно брошенным мячом. Сильюн поднял голову, сияющие золотые ленты обматывали дымовую трубу, Дар какого-то благоразумного лорда или леди скрепил ослабшую со временем кладку.

В старинном поместье не было уголка, которого бы не коснулся Дар его обитателей. Внизу Сильюн видел мерцающие золотые струи в воде, которая текла по рву и каналам, – практический ум Кадмуса Парвы заботился, чтобы вода всегда оставалась чистой.

Когда-то Дар был таким же насущным в повседневной жизни Равных, как еда.

С введением безвозмездной отработки Дар отошел на второй план. То, что раньше делалось с помощью Дара, подменили рабским трудом. Это дало Равным свободу не пользоваться Даром – пусть Бездарные кухарки и экономки раздают указания таким же Бездарным рабам.

В результате Равные так много потеряли – они утратили близкую связь со своим Даром, разучились видеть масштаб его возможностей.

Сильюн прошел по очерченному светом коридору и дальше вверх по лестнице. В обоих домах – в восстановленном и сохраненном в памяти – эта лестница была самая обычная и довольно темная, с гладкими перилами, широкими стертыми ступенями. И эту лестницу тоже окутывал легкий полумрак. Здесь ему не потребовалось прилагать много Дара, здесь он ощущался едва уловимо.

Но наверху лестницы полыхало сияние, соперничающее с сиянием Дома Света.

В шкафу.

Это был большой встроенный шкаф для белья, которым не пользовались. Точно такой же бельевой шкаф был в отраженном в памяти Орпен-Моуте, тем пользовались ежедневно. Сильюн открыл дверцу и провел руками, чувствуя гладкое дерево пустых полок здесь, а также жесткие, прохладные простыни, хранящиеся там, в юности Эвтерпы.

Но в третьем световом Орпен-Моуте это пространство служило совершенно иной цели. Сильюн недоумевал, откуда он мог это знать. Он поежился.

Сильюн удерживал реальность, чтобы свет Дара просвечивал насквозь и настоящее, и недалекое прошлое, и все уровни ниже. Орпен-Моут был палимпсестом энергии. И потому сиял сквозь века. Сильюн устремился вниз и вынырнул в том же самом месте.

Сияние Дара, как огонь, охватило шкаф. Свет здесь был таким же абсолютным, как темнота в пещере. Ослепленный, он ничего не видел. Пришлось довериться иным органам восприятия, чтобы понять – он здесь не одинок.

В ослепительном свете жизнь начиналась и обрывалась. Надрывные вопли женщины. Крик младенца. Сдавленные рыдания мужчины.

У Сильюна на затылке зашевелились волосы. Дар пульсировал во всем его теле, даже в мочках ушей и под ногтями.

Шкаф был отделен панелями от спальни, частью которой он был изначально. Когда-то это было единым пространством – большой комнатой. Сильюн повернулся на месте кругом. Внутреннее чувство подсказывало ему, что где-то здесь стоит кровать, где четыре столетия назад в родах мучилась первая жена Кадмуса. Здесь родился их сын Сосиджинес, служанка перерезала пуповину, прежде чем передать ребенка отцу.

И здесь Кадмус отнял у своего сына Дар. Жестокость этого поступка прожгла несколько веков.

Почему он так поступил? И как он это сделал?

Сильюн пошел вперед. Какой-то, не самый активный, участок мозга твердил, что в восстановленном Орпен-Моуте он не сможет пройти сквозь стенку шкафа, отделяющую его от спальни. Но либо стена была нереальной, либо он был нереальным, потому что Сильюн беспрепятственно шел вперед.

И он увидел их – три ярких огня.

Пригляделся.

Нет, это был не огонь. Каждый – сплетение тысяч огненных нитей.

Два ярко пульсировали, нити третьего огненного клубка мерцали и гасли, как гаснет фитиль. И это был не Сосиджинес, впоследствии ставший Бездарным. Его новорожденная форма сияла. Нет, угасала его мать.

Именно так люди и умирают.

Потеря Дара не означает смерть, это продемонстрировал Мейлир Треско, это ежедневно показывает Дженнер. Но что совершенно очевидно – со смертью уходит и Дар.

Как загипнотизированный, Сильюн наблюдал за Кадмусом.

Кадмус не совсем понимал, что он делает. Но его дневники, которые Сильюн читал и перечитывал в библиотеке отраженного в памяти Орпен-Моута, дали ему ключ к пониманию. В них его предок связывал ужасную ночь смерти жены с бездарностью рожденного сына. Но он никогда не осознавал – или не хотел этого признавать, – что он был причиной этой бездарности.

Поступок Кадмуса был интуитивным, бессознательным. Но световая структура дома запомнила его.

И пока Сильюн наблюдал за ним, он наконец понял.

Он видел, как Кадмус прикрепил один конец нити Дара ребенка к золотой нити его матери, а другой конец к своей. Три Дара соединились и сложно заплелись в один золотой шнур. Кадмус пытался удержать свою жену и не дать ей уйти в смерть. Хотел крепко-накрепко заякорить ее дух в жизни.

Сплетенный шнур держал крепко. Но Дар его жены ярко вспыхнул и погас вместе с ее жизнью.

Сгорела и ее нить, в темноте что-то шипело – Дар Сосиджинеса. Кадмус отскочил, и соединившая их нить порвалась. Крохотный золотистый огонек уплыл в полумрак. Оставшаяся часть огня металась и наконец прилепилась к якорю – Кадмусу.

Вместо трех огненных клубков нитей в комнате остался один.

И хотя Сильюн не мог ни слышать, ни видеть этого, он почувствовал звериный вой Кадмуса, пронзивший тело Сильюна. Он закрыл глаза и задрожал.

Звон ножей заставил Сильюна оглянуться. Ножи были так близко, что он ощущал движение рассекаемого ими воздуха.

Сильюн сделал глубокий вдох, пытаясь сохранить внутреннее равновесие, отгоняя грозившие захлестнуть его эмоции на безопасное расстояние, чтобы внимательно исследовать их позже.

– Ты делаешь успехи, – сказал он, поворачиваясь и открывая глаза в реальный мир. – Хотя ты еще недостаточно хорош, чтобы я позволил тебе меня побрить.

Собака ухмыльнулся и лязгнул ножами на перчатке Черного Билли. На них видна была засохшая кровь.

– Я не брить собираюсь твоего кузена Рагнара.

Сильюн посмотрел на то, что Собака держал в другой руке, и закатил глаза. Опять!