Омытые кровью - Сергей Иванович Зверев

одних рельс на другие и спешим вперед под лозунгом «Сам о себе не позаботишься – никто не позаботится»! Эх, золото-золотишко! Пора уже и мне начать морально разлагаться!

– Даниэль Ашурович. А в курсе ли ты, какая зарплата у уполномоченного ОГПУ? – полюбопытствовал я.

– Какая? – заинтересованно спросил ассириец.

– Девяносто рубликов.

Озвученная сумма у осведомителя вызвала кислую мину, и он не упустил возможности съязвить:

– Как-то не слишком дорого вас ценят.

– Сам себя не оценишь, никто не оценит. Зато есть власть, которую можно употребить себе во благо.

– Это как же?

– А то не знаешь, – усмехнулся я.

Ни для кого не секрет, что НЭП превратил огромное количество советских служащих в мздоимцев и хапуг, меняющих свое служебное положение на вещи. Не обошло это моровое поветрие и наше ведомство.

– Вот что, Даниэль Ашурович. Решил я пересмотреть свои жизненные ориентиры. Пора и о себе подумать, а не только о Родине… Ты мой доверенный человек. Во всем от меня зависишь, потому что без меня тебе позор и разорение. Так что теперь будем жить по-новому, – развел я руками. – Коньяк я не люблю, а от денег не откажусь.

Ассириец недоуменно посмотрел на меня.

– Ну а пока начнем с этого, – положил я лапу на любимые швейцарские золотые часы осведомителя, те самые, которые он всегда выкладывал, чтобы создать впечатление. Посетители эти часы хорошо знали. Ну и мне они теперь пригодятся.

У Бен-Йоханына глаза, казалось, выскочат из орбит. На него напала икота.

– Но это еще не все. – Я изложил ассирийцу, что от него требуется. Икота стала еще сильнее.

– Будем жить по-новому, Даниэль Ашурович, – напоследок сказал я. – Если выживем…

Глава 41

С Варей у нас установилась приятная традиция – совместные прогулки по воскресеньям по разным общественным местам. Чаще по парку культуры и отдыха имени Дзержинского. Очень желанные для меня были эти часы и, отваживаюсь надеяться, для нее тоже.

Когда мы подходили к большой арке, ведущей в парк, по обе стороны которой, как часовые, стояли гипсовые статуи рабочего, колхозника и красноармейца, то обратили внимание, как народ застыл и задрал головы к небесам. Все смотрят – и мы посмотрим!

Над нашими головами неторопливо и царственно плыл огромный дирижабль. Лучи солнца отсвечивали на его серых боках, играли на гордой красной звезде и надписи «СССР».

У крестьянина, соскочившего с подводы, челюсть упала до земли, а сам он застыл, как статуя в музее. Со всех сторон слышались восхищенные возгласы:

– Смотри, пузырь какой летит!

– Да не пузырь, а держибандель!

А я глядел во все глаза, и в душе моей что-то сладко проворачивалось. Будто-то какой-то волшебный зов потянул меня в дальние края. Как бы хотелось сейчас быть в кабине этого невероятного аппарата, чтобы увидеть через некоторое время искрящуюся гладь океана, суровые неприступные скалы, атоллы. Необузданная природа и семь ветров. Романтика, черт возьми! Такая сладкая конфетка – только она не у меня в кармане, а на витрине магазина, так что остается только облизываться.

Я так сжал руку Вари, что девушка скривилась от боли и аккуратно освободилась из моего захвата. А потом сама взяла меня под руку. От нее тоже исходили волны восхищения чудом техники.

– Откуда только он взялся? – спросила она.

– Это дирижабль «Московский химик-резинщик», – объяснил я. – В газете писали, что он вылетает в очередной испытательный полет. Вот мы и увидели его.

– Нет такого человека, который бы не мечтал стать птицей, – философски отметила Варя.

– И нет такой птицы, которая мечтала бы стать человеком, – добавил я.

В городском парке играл оркестр – самодеятельный, клуба «Горняк». Музыканты наяривали старые вальсы и «Тачанку-ростовчанку». Играли хорошо, иногда не так складно, как профессионалы, но с душой, придавая воскресным прогулкам трудящегося народа свое очарование.

В летнем театре лектор задорно, с огоньком вещал о пролетарской культуре, Маяковском, Хлебникове и поэтах-футуристах. Народу его слушало много и с большим интересом. Лоточники торговали бубликами, папиросами и леденцами. В ларьках наливали квас и ситро. Клумбы с цветами, фонтаны. Хлопанье пневматических ружей в тире. Множество счастливого народа, подставляющего лица солнцу, а уши – музыке и уютному, как рокот моря, парковому гвалту.

Цены в летнем нэпманском кафе «Хороший отдых», расположившемся на берегу пруда, злобно кусались, но все равно свободных столиков не наблюдалось. Руководящими указаниями нэпманов в ресторациях приучали жить по-новому, в том числе заставили переписать меню с мелкобуржуазного на крупнопролетарский стиль. И теперь сидящие за столами граждане зачерпывали ложками не «щи николаевские», а «щи из шинкованной капусты». В тарелках исходил паром не «консоме рояль», а «бульон с молочной яичницей».

Мы стояли у пруда, вокруг носились и кричали дети. Варя как-то задумчиво отщипывала от бублика кусочки и бросала их уткам, которые с готовностью, шевеля ластами, рвались к благодетельнице. И тут она обернулась, внимательно посмотрела на меня и поставила диагноз:

– Ты сегодня сам не свой, Саша.

Тут она права. Мысли мои витали далеко.

– О чем ты так упорно думаешь? – продолжила она.

– Как всегда – только о тебе.

– Ты всегда думаешь только о работе. – В ее голосе проклюнулись уже вполне такие семейные нотки – так обычно и начинают пилить своих благоверных. То есть внутренне она уже смирилась с тем, что я будущий член ее семьи. Что не могло не радовать.

Я взял ее за плечи и поцеловал в губы. Она пылко ответила. И тут же отстранилась, оглядевшись испуганно:

– Ты что, дурак, люди же смотрят!

– Боишься, заболеют от зависти, и тебе прибавится работы!

– Саша, ты какой-то сегодня… Ну не такой.

– Такой, какой надо. Не пью, не курю, нецензурно не выражаюсь. Добрый и покладистый. Идеал для семейной жизни.

Варя лукаво посмотрела на меня и невзначай бросила:

– И как ужиться под одной крышей двум добрым и покладистым? Ведь едины только противоположности, по марксистскому учению.

– А мы тут возразим практикой. И будем жить в доброте и покладистости.

– И в скуке?

– Ну веселье со мной гарантировано.

Из этого разговора я понял, что зароненные мной зерна о «супруге чекиста» начинают давать в ее душе добрые всходы. И она смиряется, что быть нам вместе. «Давай пожмем друг другу руки. И в дальний путь на долгие года», – как поют нэпманы.

Он взяла меня покрепче под руку и прижалась всем телом, от чего мне стало страшно приятно. Но недолго – мысли окаянные не отпускали.

Мы пошли по аллее парка, держась за руки. Ладно, пора переходить к актуальному разговору.

– Дорогая, а ведь ты хорошо знаешь инженера Ветвитского с шахтоуправления.

– Знаю, – подтвердила Варя. – У него запущенное