Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

другим стали выходить люди. Их было трое, двое мужчин и женщина; мужчины с портфелями в руках, женщина с большой пухлой паникой; никого из них Евлампьев не знал, но по тому, как они выходили, по той уверенно-хозяйской манере держать себя, что сквозила в каждом их движении, он сразу определил, что — москвичи. Следом за ними в дверном проеме появился провожавший их Хлопчатников. Он дождался, когда они покинут приемную, и, мельком глянув в сторону поднявшего. ся со стула Евлампьева, сказал секретарше, тотчас, как дверь открылась, прекратившей печатать и всем телом потянувшейся к ней с выражением пре. данностн на лице и готовности доказать эту преданность:

— Вильникова со Слуцкером и этого… как его…

— Пустомехова,— подсказала секретарша.

— Да, Пустомехова. На четыре вызывайте.

— Павел! — сказал Евлампьев, выходя из своего угла.

Хлопчатников помолчал, приглядываясь, и с улыбкой развел руками:

— Ой, господи, кого вижу! Емельян! Извини, бога ради, — пожимая ему руку, сказал он,— не узнал. Темно здесь… Ну, ты что, ко мне?

— К тебе, — сказал Евлампьев.

— Пойдем, — беря его за плечо и подталкивая внутрь кабинета, так же все с улыбкой проговорил Хлопчатников.— Пока никого ко мне! — бросил он секретарше, закрывая дверь.

Он был в незнакомом Евлампьеву сером в клетку, с красными искрами в нитях, отлично пошитом и прекрасно на нем сидевшем костюме, все такой же поджарый и легкий, без всякого даже намека на живот, со свежим, молодым цветом лица; поседевшие, чисто, как всегда, вымытые волосы по-прежнему густы и волнисты,этакая живая наглядность удачника, баловня судьбы, талантливого везушника. У Евлампьева было ощущение, что Хлопчатников моложе его не на десять лет, а на все двадцать.

— Садись, Емельян,— показал Хлопчатников на стул возле приставленного к его рабочему столу совещательного стола, обошел совещательный с другой стороны и сел напротив Евлампьева. Кабинет у него, как и приемная, тоже был довольно мал, все практически занято этими столами, и к рабочему его месту можно было пройти только с одной стороны, с другой подходу мешал втиснутый все-таки в эту тесноту кульман.

— Я перед тобой виноват, — сказал Хлопчатников, по-школьному складывая перед собой на столе руки и наваливаясь на них. — Знаю, что ты работаешь у меня, сам приказ подписывал, — и все вот не собрался, видишь, встретиться с тобой. И должен, и хотел —и не собрался. То то, то это… Прощаешь хоть?

— Да что ты…— Евлампьеву было и неловко и приятно, и держалась еще на сердце униженность ожидания в приемной, и было уже на нем тепло.— Да у тебя столько дел… что ты! Главный конструктор отдела!.. Можно было разве предположить, когда мы начинали тогла… Помнишь, как начинали, помнишь эту пустоту вокруг, прямо как в вакууме?

— Как не помнить…— протянул Хлопчатников, с улыбкой глядя на Евлампьева снизу вверх, небольшие, но ясного, четкого выреза зеленоватые глаза его так и светились в этой улыбке, и от нее он казался совсем молодым — азартный, полный сил, будто с некой туго закрученной пружиной внутри, и нет этой пружине сносу.Мне-то, может быть, вдвойне помнится: мне вас всех разжечь надо было, соблазнить… Ты говоришь — как в вакууме, так ведь нас тогда уже пятеро было, а поначалу-то я один. Это ты как порох, а Канашев, Порываев… пока они раскочегарились…

— Да, да… это так,— поддакиул Евлампьев.— Не ты бы — ждать бы, пока институты разродятся да нам министерство в план поставит,какие-нибудь экспериментальные установки только б и имели сейчас.

— Ну уж, ну уж, — пресекаюше вскинув голову, быстро проговорил Хлопчатников.— Не я бы… А кто трн изобретения заработал на этом деле, я, что ли?

Евлампьев хмыкнул.

Хлопчатников имел в виду его — действительно, три изобретения он сделал при проектировании установки, у других не вышло ни по одному, а у него вот целых три, но что они, эти его изобретения… В самом деле так оно все и было: не Хлопчатников бы, не его энергия, не его умение именно что соблазнить пойти за собой, не его бы, наконец, способность внушать доверие, располагать к себе, так что уже сам его облик как бы служил для начальства некнм гарантом успеха затеваемого предприятия, чем-то вроде обеспечения его в твердой валюте, — если бы не это, то и не было бы ничего, и его, Евлампьева, тех трех изобретений, естественно, не было… Уж чей ребенок эта установка, так Хлопчатникова. А уж потом, после него, они, четверо, могут считать себя отцами… только после него.

— Я, Павел, к тебе, в общем-то, не за восиоминаниями пришел, — сказал Евлампьсв, кося глазами на глубокую, оставленную чем-то тяжелым треугольную шербину посередине покрытого светлым лаком стола.— Когда тебе вспоминать — у тебя работы полно… Я по делу к тебе… не знаю, может быть, я не понимаю чего-то, отстал на пенсии… ну, объясни мне тогда, потрать время… ну, как для старого соратника… — Ему не нравилось, как он говорит — сбивчиво получалось, бестолково, вот уж точно: по-пенсионному. — Я шагающие балки имею в виду, — вконец раздражаясь на себя и оттого прыгая глазами с Хлопчатникова на шаербину, проговорил он.

— А! — сказал Хлопчатников. Откинулся на спинку, снял со стола руки и сложил их на коленях. — Понял тебя, Емельян. Понял… Подожди секундочку, — поднялся он. Быстро прошел к двери, приоткрыл ее и попросил невидимую сейчас Евлампьеву секретаршу: — Люба, чаю нам два стакана принесите. — Она, видимо, что-то уточнила, он подтвердил: — Да-да, — закрыл дверь и вернулся на свое место. — Ты ничего не имеешь протиь чая? А то работаю сегодня целый день языком, глотка у меня — как ободранная.

— Не-не, ничего, хорошо, — торопливо проговорил Евлампьев.

— Выпью тоже. Я люблю чай. — Он помолчал, все так же в раздражении на себя, что никак не может встать на нужный тон. — Я, Павел… я понимаю, я отдаю себе отчет, что это, наверно, мелочь…

— Да нет, не мелочь,— перебил Хлопчатников.— Не мелочь…

Он снова сложил перед собой на столе руки, улыбки на лице у него больше не было, и глядел он на Евлампьева сосредоточенно и напряженно. — Какая же это, Емельян, мелочь, когда дело идет о принципиально ином конструкторском решении?.. Видел, выходили сейчас от меня? — спросил он затем.

— Ну? - не понимая, отозвался Евлампьев.

—