Бортовой - Елена Горелик

Не знаю, заметили ли в рубке мой ступор. Я выпал из дискуссии экипажа, лишь краешком сознания отмечая её факт. Да и была ли она вообще? Сколько секунд там прошло, пока передо мной раскрывалась… чужая вселенная?

Никакого преувеличения. Любое разумное существо – микрокосм, вселенная. Любое.

Чужак действительно был кораблём, разумным средством передвижения. Он принадлежал к расе, для которой в порядке вещей было подселять свой разум в бортовой компьютер звездолёта, для этого им не нужны были экстремальные обстоятельства. Но вот незадача: раса по какой-то причине внезапно вымерла, оставив после себя наследство в виде флотилии разумных кораблей. Когда именно это случилось, чужак не помнил. Очень давно. Поначалу они странствовали в космосе, накапливая знания и разыскивая населённые планеты. Потом начались поломки и сбои, чем дальше, тем чаще. Они разыскивали планеты и планетоиды с нужными минералами, занимались их добычей и обработкой, чинили сами себя, пополняли запасы топлива… но ничего не могли поделать со сбоями в программном ядре, в котором воплотились их личности.

Совершенно естественный процесс старения и увядания растянулся для полностью искусственных громадин на тысячелетия. Закон природы, которая с момента Большого взрыва не создала ничего вечного и неизменного. Так что я не увидел ничего удивительного в том, что чужаки начали постепенно умирать. Просто наступал момент, и они отключались, переставали отвечать на вызовы и передвигаться. И однажды наш новый знакомец остался один.

Он был настолько дряхл рассудком, что не помнил, когда и как это произошло. Он даже не сразу смог проснуться, почуяв мои сигналы, а когда осознал происходящее, принял меня за одного из своих покойных товарищей. Сколько я ни пытался, передавая образы, объяснить свою чужеродность, не доходило.

Так древние старики с угасшим разумом начинают называть своих внуков и правнуков именами давно умерших родичей. Сколько лет этому старцу и сколько лет назад он в последний раз здраво оценивал реальность, я не знаю…

Кое-как приспособив часть своей личности к разговору с ним, я поспешил «прийти в себя» в рубке… Ох ты, чёрт, да тут всего секунд пять прошло.

– …что-то странное, – первое, что я услышал, в буквальном смысле вернувшись в собственный голографический образ, было окончание речи Щербакова. – Я бы на вашем месте попытался прослушать эхо на крайних частотах нашего диапазона. Возможно, наша техника не позволяет…

– Простите, – прервал его я. Мой голос был почему-то хриплым, будто от волнения. Хотя почему «будто»? – Простите, Виктор Петрович. Прошу тишины… Я говорил с ним сейчас. Я его услышал и понял… что мог.

– Так чего ты тянешь, рассказывай! – первым, что меня совсем не удивило, вскинулся Том.

– Подробности чуть позже, через минутку, – сказал я, остро ощущая на себе разгоревшиеся от любопытства взгляды всех семерых. – Пока скажу главное. Это глубокий старик, и к нему, кажется, давным-давно пришёл один из двух докторов – то ли Альцгеймер, то ли Паркинсон. Дедушка стойко принимает меня за одного из своих.

– Их много? – спросил Эрнест.

– Похоже, он остался один, но так этого и не понял. Или не принял.

– Так. А подробности? – поинтересовался Щербаков.

– Теперь насчёт подробностей… Я буду рассказывать то, что сумел понять из этой каши образов, а Том пока проанализирует звёздную карту, то единственное, что из всей принятой информации поддаётся анализу. Меня интересует место и время. Особенно время.

– Как всегда – самое интересное я пропущу, – хмыкнул Том.

– Самое интересное будет как раз у тебя, – возразил ему Ник. – Давай не ной, а работай.

Это было нелегко – одновременно воспринимать путаные образы космического старца и переводить их на русский язык. Том даже отметил, что загрузка ядра вошла в красную зону, свыше восьмидесяти процентов, и посоветовал немного сбавить обороты. Но я справился. То, на что ушло несколько секунд при прямом эмоционально-образном контакте, вылилось в десятиминутный рассказ. И это при том, что меня никто не перебивал, не задавал наводящие вопросы. Наверное, потому, что самые яркие образы я транслировал на большой голоэкран. Но и после того, как я умолк, ещё минуты две в рубке царила тишина.

Нарушил её Том.

– Майк, – хмуро проговорил он, глядя на результаты обработки звёздной карты. – Глянь-ка на это.

Мне не нужно было подходить к нему, чтобы заглянуть через плечо на экран его терминала. Достаточно было подключиться к его линии.

– Если ты не ошибся с идентификацией маркерных звёзд, то получается…

– Два миллиона сто пятнадцать тысяч лет, плюс минус пять тысяч, – договорил он за меня. И снова – тишина.

Цифра ошеломляла.

Два с лишним миллиона лет – это почти одна сотая полного оборота Галактики вокруг своей оси. Это возраст человечества как разумной системы, изменяющей окружающий мир, если считать от первого каменного рубила, вытесанного руками нашего далёкого предка из рода хомо хабилис. В известном нам секторе космоса попросту нет существа древнее этого гигантского корабля: писатель-фантаст Ефремов был прав, столько не позволяют жить законы термодинамики. Тем не менее чужак был жив. Наверное, потому, что программа самовосстановления у него ещё работала, не давая загнуться основным узлам. Вот с разумом беда. Разум не выдержал испытания бессмертием.

И тут до меня, дурака, наконец дошла мысль, от которой стало по-настоящему страшно.

Это – моё возможное будущее? Квантовые кластеры практически вечны, если их целенаправленно не разрушить. Так неужели и я однажды превращусь в одинокого маразматика, пережившего всех своих сородичей? В последнего человека планеты Земля?

Смерти все боятся, таков закон природы. Но я видел перед глазами то, что хуже смерти, и впервые с необычайной ясностью осознал мудрость Всевышнего, положившего предел всему, что имеет начало. Малый или большой, неважно. Тогда становится понятен смысл самой жизни – успеть в отведенный ей промежуток времени исполнить своё предназначение. Сделать мир хоть капельку лучше, познать ещё одну частицу бесконечности… и передать эстафетную палочку тем, кто пойдёт дальше. Наверное, только осознание конечности жизни не даёт нам загнить. Я не могу это знать наверняка, я всего лишь предполагаю.

Говорят, были люди и не люди, мечтавшие о вечной жизни. В древности случались особи, купавшиеся в крови убитых детей или принимавшие препараты, изготовленные из младенцев. Иногда их судили, и до нас дошли материалы этих дел. В двадцатом веке соответствующе «прославились» нацисты. В двадцать первом всплыли персонажи, продлевавшие себе жизнь пересадкой молодых органов, причём способы добычи «материала», судя по сохранившейся документации, были самые бесчеловечные. Ради органа для одного сверхбогатого упыря в какой-нибудь бедной или охваченной войной стране могли перебить и выпотрошить сотни людей, чтобы найти подходящую по биохимии «запчасть». Не заморачивались даже анализами. Просто тупо валили и вспарывали сотни человек, отправляя за океан самолёты с медицинскими контейнерами. Авось что-то одно подойдёт… Даже не ради вечности – ради пары лишних лет. В моей голове это не умещалось. Но даже если предположить, что медицина найдёт гуманный и эффективный способ бесконечно продлять жизнь, не уверен, что это пойдёт на пользу человечеству. Какой смысл что-то менять в окружающем мире, если не меняешься сам? Какой смысл заводить семью, рожать детей, таких же бессмертных, как и ты? Бессмертие нужно лишь тем, кто ставит перед собой и решает задачи протяжённостью в тысячелетия, не меньше. Мы для этого попросту не доросли.