Порочный ангел - Аля Кьют

Все, больше я не могла мыслить, только чувствовала, тонула в блаженстве, умирала и возрождалась.

Глеб был прав. Больше не было обшарпанного подобия студии, не было матраса, не было прохладного воздуха и не самого приятного запаха. Только мы. Я ощущала только парение, вдыхала запах возбуждения Глеба, слизывала пот с его кожи, целовала и подавалась навстречу, учась угадывать его желания.

В какой-то момент стало почти больно, неудержимо хорошо. Кажется, я кончала в сотый раз, и этот оргазм был долгим, бесконечным, невыносимым.

— Люблю тебя. Я люблю тебя, — шептала я, не в силах держать язык за зубами.

От переизбытка чувств у меня даже слезы навернулись. Я просто расплакалась, сжимая Глеба крепко, ощущая, как его тело содрогается в моих руках, и он кончает.

Я погружалась в этот транс мягко, волшебно. Глеб идеально свел меня с ума. А вот обратно в реальность возвращаться было жутко. Сначала мне стало холодно. Потом я открыла глаза и увидела потрескавшиеся белила на потолке. Уже после этого поняла, что натворила.

Я призналась ему в любви. И судя по тому, как сейчас смотрел на меня Глеб, он все слышал и не собирался делать вид, что нет.

Волна липкой дрожи пробежала по телу. Я мягко, но умеренно отстранилась, и Москвин даже отпустил меня.

— Лесь, малышка, — позвал он, выглядя теперь каким-то ошарашенным, почти невменяемым.

Этим стоило воспользоваться.

Я молниеносно вскочила, натянула джинсы и свитер, схватила куртку и кроссовки, рюкзак в руки.

— Мне пора бежать. Пока, — бросила я и со всех ног помчалась прочь.

Слезы, что перестали совсем недавно, снова навернулись на глаза. Я злилась. Очень. На него. За то, что он сделал со мной. На себя. За то, что позволила. На себя больше. Или на него? Не знаю.

Но и знать ничего не хотела.

— Лесь… — крикнул Глеб мне вдогонку.

Я обернулась. Он стоял в дверях почти голый, выругался и скрылся в комнате. Слава богу. Может быть, в этот раз я не заблужусь и успею удрать. Метро тут рядом. Так и вышло.

Я обулась уже на улице.

Не знаю, преследовал ли меня Глеб, но я его больше не видела и не слышала. Сердце стучало под горлом, в висках, в животе, в пятках. Кажется, у меня была паническая атака или просто припадок. Не знаю, сколько кругов я каталась по кольцевой, прижавшись лбом к стеклу вагона. Смутно помню, как вышла из метро, дошла до вокзала и села в электричку.

Единственное, что я хотела сейчас, не слышать Глеба, не видеть его. На моем мобильном, конечно, было несколько звонков от него. Я заблокировала номер.

Не знаю, зачем и почему. Всегда можно отменить, позвонить самой, прекратить быть истеричкой, поговорить по-взрослому. Но сейчас моя психика просто была смята, как лист бумаги в кулаке.

Моих моральных и физических сил хватило, только чтобы войти в квартиру, раздеться и рухнуть в постель. Я отключилась моментально. Словно младенец, который слишком много увидел нового впервые и теперь должен долго и крепко спать, чтобы впечатления улеглись, впитались в мозг и душу.

Но и этого не получилось. Рано утром меня разбудил звонок мамы.

— Алло, — промямлила я сонно.

— Лесь, почему ты мне не говорила?

— Что, мам? — не поняла я, но сердце тут же сжалось.

— Что ты модель, детка. Я очень расстроена. Узнаешь о своем ребёнке из инстаграма. Это неприятно.

Вся кровь, что была во мне, кажется, прилила к голове. Наверно, я покраснела до коней волос.

— Перезвоню, — бросила я, ненавидя себя за такое отношение к маме, которую и так обидела недоверием.

Но предчувствие беды не дало мне шанса остаться хорошей дочерью. Я открыла инстаграм.

Там была я. Во всей красе. Расстегнутые джинсы, мятая, сбившаяся майка, соски, которыми можно стекло резать, лицо бессовестно счастливое.

Наверно, будь я чуть более вменяема в тот момент, то кинулась бы разбираться, как мои фото оказались в сети. Но в общем и так было понятно. Кто еще мог их выбросить в инсту? Только Москвин. Но и это мне было некоторое время не столь важно, потому что я бессовестно любовалась собой. Да, я была порочной. Да, я была возбужденной. Да, я была безумно красивой с его помощью.

На несколько минут мне стало все равно, что это видела моя мама и, возможно, ее муж плюс миллион совершенно чужих мне людей. Я просто любовалась собой.

А потом сразу вспышка, пожар. Меня буквально разрывало от ненависти. Я вскочила с постели, схватила все те же джинсы и свитер, в которых вчера была, достала из шкафа трусики. Я не буду тихо терпеть его бессовестное поведение. Я ведь доверяла ему, я полюбила его. А теперь мне хотелось придушить Москвина.

Не в первый раз, но так сильно он меня еще никогда не ранил и не обижал. И в этот раз я не буду сдерживаться.

Сволочь.

Я надела свитер и взялась за джинсы, когда раздался звонок в дверь.

Взглянув в глазок, я едва не упала от очередной наглости. Это был Глеб.

Что ж…

Тем лучше. Я убью его в своем доме, а не в его.

Едва я открыла, Москвин сделал шаг вперед и сразу хлопнул дверью. Недолго думая, я занесла руку и влепила ему оглушительную пощечину. У меня даже ладонь закололо.

Глеб только дернул головой и произнес тихо:

— Согласен.

Он сделал еще шаг, и я ударила снова, по другой щеке, которую он буквально подставил мне. Ну просто Иисус Христос Супер Звезда.

— Сука! — выплюнула я яростно. — Сволочь! Как ты мог?!

Я отошла от него на два шага назад.

— Лесь…

Глеб протянул мне руки, но я откинула их.

— Не смей! Вообще ничего не говори. Не приближайся ко мне! Как ты мог?! Как, Глеб?! После всего! Объясни!

— Ты же велела мне молчать, малышка, — горько усмехнулся он.

— Вот и молчи, — продолжала я орать, теперь уже наступая на него, прижимая к двери. — Потому что это вообще нельзя объяснить. Ты столько всего мне говорил, столько сделал, а потом просто слил фотки в сеть! Какой смысл? Глеб? Кто ты после этого? Балабол и подонок.

— Леська, сладкая, пожалуйста…

Он прижался к двери и недобро прищурился. Его просьба была больше похожа на угрозу. Как будто он терпел из последних сил. В любой другой момент я бы притормозила, но сейчас меня просто разрывало.

— Что? Что пожалуйста? Как только не выложил то дерьмо, что снял на вилле. Спасибо, блядь. Да?

— Не ругайся, малыш. Тебе не идет.

- Да пошел ты!

— Лесь, прости темя.