Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Ну и что она сказала? — спрашивал я.

— Ничего особенного.

— За полтора часа?

Сонни качала головой. Она была бессильна объяснить.

— Ты ведь знаешь ее.

Знал ли я Зору? Не думаю. Я видел ее всего лишь несколько раз. Невысокая женщина, ее рост вряд ли превышал пять футов, она вечно дымила сигаретами. Обычно «Честерфилдом». С бельмом на одном глазу, она носила очки с толстыми линзами. Отрезное платье спортивного покроя болталось на ней как на вешалке. Помню, что меня поразила развитая мускулатура ее предплечий. «Этой птичке палец в рот не клади», — сказали бы вы. Несколько раз Сонни приводила меня к себе домой, и каждый раз Зора не адресовала мне ни единого слова, даже «хэлло». Вместо этого она начинала тут же жаловаться Сонни на несправедливости, которые ей приходится терпеть, — безработицу, притеснения со стороны домовладельца и профсоюзного казначея, ставшего прислужником администрации. Маленькая и стремительная, бегающая взад-вперед Зора напоминала мне хомяка в клетке. Она визжала, выплевывала слова, ожесточенно жестикулируя и тараторя как пулемет.

Сонни неустанно утешала Зору и помогала ей чем могла. Посылала ей деньги всякий раз, когда могла себе позволить, и поддерживала связи с многочисленной польской родней матери — Микловски, с которыми Зора давно рассорилась и не разговаривала. У меня сложилось твердое мнение, что эта женщина с безумным видом, сумасбродным поведением и эгоцентричными привычками просто выжила из ума. Однако вскоре стало ясно, что я не мог свободно разделять мнение о ней с кем бы то ни было.

Однажды поздним вечером, когда мы с Сонни были уже в постели и, выкурив по сигарете с марихуаной, занимались любовью, в квартире Эдгара закончилось очередное партсобрание. Чтобы сбить с толку полицейское наблюдение, радикалы, выйдя за двери, обычно расходились в разных направлениях. Трое или четверо протопали в тяжелых ботинках по задней лестнице и прошли под нашим, распахнутым настежь окном. Мы затихли, ожидая, пока громкие голоса не растают в тихой ночи. Последнее, что я расслышал, была брань одного из соратников Эдгара, очевидно, желавшего показаться особенно крутым. Он грозился в первый же день революции расправиться со всеми стукачами. Несмотря на легкий дурман, вызванный марихуаной, я не мог отделаться от мысли, что жизнь рядом с Эдгарами постепенно, помимо моей воли, начинает захватывать меня в свой круговорот.

— Как ты думаешь, будет ли революция? — спросил я. — Я имею в виду настоящую революцию со всеми ее атрибутами?

Лежавшая рядом со мной Сонни простонала:

— Конечно же, нет.

— О!

— Сет, я говорю серьезно, малыш. Я выросла с этим. Ты задаешь глупый вопрос. Если в тридцатые годы, когда в Соединенных Штатах без работы оказалось пятнадцать процентов рабочей силы страны, не произошло никакой революции, то с какой стати ее ожидать сейчас?

Я повторил то, что говорил Эдгар о росте сознательности рабочего класса:

— А как же эти парни, которые работают на сборочных конвейерах? Неужели кто-то всерьез может думать, что они любят Джорджа Уоллеса? Да они бегут от отчаяния собственной жизни!

— Сет, это люди, которых моя мать пыталась организовать всю свою жизнь. Я слышала, как она объясняла им, что они просто не понимают Степени отчаяния своего положения, а они взяли и выгнали ее из города.

— Но ведь это Зора.

Сонни внезапно резко оттолкнула меня от себя.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, знаешь, дело в том… и только не нужно обижаться, но дело в том, что твоя мать ведет себя немного странно.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что я хочу сказать? Черт побери, не дуйся на меня. Я имел в виду, что все эти работяги, они скорее отвергали Зору, а не то, что она говорила.

Щелчок выключателя. Яркий, до боли ослепительный электрический свет. Сонни, для которой теплота была едва ли не органическим качеством, стала холодной как камень.

— Не трогай мою мать! — сказала она резко.

Я заслонился от света ладонью.

— О'кей.

— Никогда!

— Я понял.

Она выключила свет и повернулась ко мне спиной.

— Сонни.

Она отбросила мою руку.

Новообретенный альянс Хоби с Кливлендом Маршем, который привел их обоих на демонстрацию у Центра прикладных исследований — весьма нехарактерный поступок для них, — зародился в один осенний вечер, когда Хоби зашел к нам пообедать и заодно поужинать. Поднимаясь по лестнице в квартиру Эдгаров, Кливленд заметил Хоби, стоявшего у наших дверей. Хоби, как обычно, притаился в надежде обменяться парой слов со своим знаменитым однокашником. Кливленд в черной водолазке и черных очках проскочил мимо, но затем почему-то передумал и, остановившись несколькими ступеньками выше, ткнул пальцем в сторону Хоби. На шее у Кливленда болтался патрон от пистолета сорок пятого калибра — своеобразный амулет.

— Эй, чучело! — сказал он. — У нас тут есть одна штучка, с которой было бы неплохо поэкспериментировать. Ты знаешь, что это такое? Когда-нибудь пробовал?

Лично у меня мимолетные контакты с Кливлендом вызывали смутное чувство тревоги. И не потому, что он вел себя вызывающе агрессивно. Если даже не брать в расчет Хоби, то все равно каждый молодой черный, с которым я был знаком, казалось, исходил ненавистью. Такая позиция не требовала особых объяснений. В 1969 году, всего лишь через год после убийства Мартина Лютера Кинга, каждый восьмой американец на президентских выборах проголосовал за Джорджа Уоллеса, отъявленного расиста. Однако я вырос рядом с черными парнями, принимал вместе с ними участие в маршах протеста, держась за руки. Я бегал на свидание с черными девушками, ходил в их церкви и знал их молитвы. Но однажды мне повстречался один черный парень, который наотрез отказывался принимать в расчет любые мои качества, кроме цвета моей кожи. Он смотрел на меня мрачным, бесчувственным взглядом, каким можно было бы смотреть на змею.

Тем не менее дружба с Кливлендом приводила Хоби в состояние эйфории. Кливленд вырос в Марин-Сити, районе новостроек у подножия Золотых ворот, и стал лучшим защитником Конференции Западного побережья, выступая за Дэмон. Весной 1968 года о нем несколько раз упоминали в общенациональных теленовостях. Первый раз это было, когда он объявил о своем вступлении в партию «Черных пантер». Затем он привлек к себе внимание СМИ, когда его приняли на юридический факультет Дэмонского университета, несмотря на протесты многих преподавателей и студентов, которые возражали против его знаний. Для Хоби всякий, кого показывали по телевидению, был существом высшего порядка. В этом он, думается мне, пошел в своего отца, Гарни, у которого на стене висели фотографии знаменитостей, бейсбольных звезд, джазовых музыкантов и боксеров. Кроме того, отношения Хоби с Кливлендом вскоре вошли в предсказуемое русло. Через пару дней после разгона демонстрации у Центра прикладных исследований Хоби прибежал к нам на балдежный час с небольшим пакетиком, который открыл сразу после того, как Майкл ушел к себе.