Седьмая функция языка - Лоран Бине

Байяр успел выкурить еще одну сигарету, и еще одну. Моника Витти наконец решается положить руку на голову Антониони – тот больше не сдерживает рыданий. Она гладит его по волосам с двойственной нежностью. Антониони плачет и плачет, не в силах остановиться. Ее красивые серые глаза обращены к затылку режиссера, но расстояние мешает Байяру ясно увидеть их выражение. Детектив все же вглядывается в темноту, но когда ему кажется, что он наконец прочел на ее лице сострадание, понятное его логическому уму, Моника Витти отворачивается и переводит взгляд вверх, на массивное здание базилики. Может быть, она уже не здесь. Вдалеке раздается мяуканье. Байяр решает, что пора спать.

Теперь на анатомическом столе стальная наездница Бьянка оседлала Симона, его спина прижата к мраморной плите, напряжение молодых мышц придает полноту рельефу, встречающему бедра итальянки. «Существует лишь одно производство, а именно производство реального». Поступательные движения Бьянки все быстрее и хлеще – и вот она, точка, в которой обе желающие машины сливаются в неистовстве атомов и наконец становятся телом без органов: «Желающие машины – это фундаментальная категория экономии желания, они сами по себе производят тело без органов, они не отличают агентов от своих собственных деталей». Конструкции Делеза молниями прорываются сквозь сознание молодого мужчины, пока по его телу проходит конвульсивная волна, а тело Бьянки, достигнув предела напряжения, осекается и обессиленно падает на него, и капли их пота сливаются.

Тела расслабляются, еще вздрагивая по инерции.

«Поэтому фантазм никогда не бывает индивидуальным; это всегда групповой фантазм».

Человек в перчатках никак не может уйти. Он тоже обессилен, но это утомление не благотворное. Он чувствует фантомную боль в пальцах.

«Шизофреник удерживается на пределе капитализма: он является его развитой тенденцией, дополнительным продуктом, пролетарием и ангелом-истребителем».

Скручивая косяк, Бьянка рассказывает Симону о делезианском шизо-. Снаружи слышатся первые трели птиц. Они проговорят до утра. «Нет, массы не были обмануты, они желали фашизм в такой-то момент, в таких-то обстоятельствах». Человек в перчатках засыпает в проходе между рядами.

08:42

Теперь, оставив наконец своих резных друзей, они вдыхают уже нагретый воздух пьяцца Маджоре. Огибают фонтан Нептуна с его дельфинами-демонами и бесстыжими сиренами. Симон плохо соображает: усталость, алкоголь, наслаждение и травка сделали свое дело. Он здесь меньше суток, но пока скорее доволен. Бьянка провожает его на вокзал. Они вместе идут по виа дель Индепенденца, главной городской артерии с ее заспанными магазинами. Псы обнюхивают мусорные баки. Люди выходят с чемоданами: сегодня день начала отпусков, все спешат на вокзал.

Все спешат на вокзал. Девять утра. 2 августа 1980 года. Июльские отпускники возвращаются. Августовские собираются в дорогу.

Бьянка скручивает косяк. Симон думает про себя, что неплохо было бы сменить рубашку. Он останавливается перед витриной «Армани» и задается вопросом, удастся ли втиснуть это в отчет о расходах.

В конце длинной авеню – массивные ворота Галльера: не то византийский дом (с виду), не то средневековая арка, под которой Симон непременно хочет пройти, сам не зная зачем, а после этого, раз уж до встречи на вокзале время еще есть, тащит Бьянку к каменной лестнице, ведущей к парку; они останавливаются возле странного фонтана, врезанного в стену под лестницей, и, передавая друг другу косяк, рассматривают статую обнаженной женщины, борющейся с конем, спрутом и какими-то еще морскими тварями, опознать их не удается. Симон чувствует, что он немного под кайфом. Он улыбается статуе, обратив мысли к Стендалю, а от него – к Барту: «Говорить о том, что нравится, – гиблое дело».

Болонский вокзал кишит отдыхающими в шортах и орущими детьми. Симон послушно следует за Бьянкой, которая ведет его в зал ожидания, там они видят Эко – он уже пришел – и Байяра, который принес небольшой чемодан напарника из отеля, где они накануне остановились, но где молодой человек так и не будет ночевать. Симон чуть не падает, когда в него врезается пацан, догоняющий младшего брата. И слышит, как Эко объясняет Байяру: «Это как если бы мы сказали, что Красная Шапочка не в состоянии постичь мир, в котором имела место Ялтинская конференция, а Рейган придет на смену Картеру».

В посланном Байяром взгляде Симон читает призыв о помощи, но не решается перебить уважаемого профессора, поэтому озирается по сторонам и, как ему кажется, замечает в толпе Стефано с семейством. Эко объясняет Байяру: «В общем, если бы Красная Шапочка полагала, что возможен мир, в котором волки не говорят, она считала бы „настоящим“ свой мир, в котором волки говорящие». Симон чувствует смутную тревогу, поселившуюся внутри, но списывает это на травку. Он, кажется, видит Энцо, идущего с молодой спутницей в сторону путей. «События, описанные в „Божественной комедии“ Данте, можно назвать правдоподобными относительно средневековой энциклопедии и легендарными по отношению к нашей». Слова Эко словно рикошетят в голове Симона. А вот, кажется, Лучано и его мать, они тащат огромный переполненный тюк со съестным. Симон оглядывается для верности: Бьянка рядом. За ее спиной видением проплывает немецкий турист: ослепительный блондин в тирольской шляпе, с большущим фотоаппаратом на шее, в кожаных шортах и горных ботинках. В гомоне итальянских голосов, разносящихся под крышей вокзала, Симон, сосредоточившись, выхватывает французские фразы Эко: «Зато если мы читаем исторический роман, и нам встречается король Ронсибальд Французский, сравнение с исходным миром исторической энциклопедии приводит нас в замешательство, предполагающее корректировку „объединенного внимания“, ведь перед нами, разумеется, никакой не исторический роман, а вымысел от начала до конца».

Симон наконец решает поздороваться и, наверное, подумывает выпендриться перед итальянским семиологом, но видит, что Байяр мгновенно все понял, и диагноз, который диссертант только что поставил себе возле статуи, подтверждается: он слегка под кайфом.

Эко обращается к Симону – как будто он с самого начала участвовал в разговоре: «За счет чего, читая роман, мы признаем происходящее в нем более всамделишным, чем то, что происходит в реальной жизни?» Симон отвечает про себя, что в романе Байяр покусывал бы губу или пожимал бы плечами.

Больше Эко ничего не говорит, и короткое время никто не нарушает молчание.

Симону кажется, что он видит, как Байяр покусывает губу.

А еще кажется, что за спиной комиссара проходит человек в перчатках.

«Что вы знаете о седьмой функции языка?» Одурманенный Симон не сразу соображает, что вопрос задает не Байяр, а Эко. Байяр поворачивается к нему. Симон понимает, что по-прежнему держит Бьянку за руку. Эко смотрит на нее не без похоти. (Совершенно ненавязчиво.) Симон пытается собраться: «У нас есть основания полагать, что из-за документа, связанного с седьмой функцией языка, были убиты Барт и еще три человека». Симон слышит собственный голос – впечатление, что говорит Байяр.

Эко с интересом выслушивает историю об утраченной рукописи, из-за которой убивают. Он видит человека, проходящего мимо с букетом роз. Мгновение его мысль блуждает сама по себе: в голове мелькает образ отравленного монаха[260].