Седьмая функция языка - Лоран Бине

Анатомический театр медленно пустеет, Бифо и асессоры убирают листки с пометками в картонные папки и церемонно удаляются. Собрание «Клуба Логос» растворяется в ночи.

Байяр спрашивает у человека в перчатках, не Бифо ли – великий Протагор. Человек в перчатках мотает головой, как ребенок. Бифо трибун (шестой уровень), но не софист (седьмой уровень, более высокий). Человек в перчатках думал, что это Антониони: раньше, в шестидесятые, поговаривали, что он софист.

Соллерс и Б.А.Л. незаметно скрываются. Байяр не видит, как они выходят, потому что в толчее, образовавшейся у дверей, их заслоняет человек с сумкой. Надо что-то решать. Он все же решает пойти за Антониони. И у выхода, обернувшись, бросает Симону при всех, довольно громко: «Завтра в десять на вокзале, не опаздывай!»

03:22

Еще немного, и аудитория опустеет. Посетители бакалеи ушли. Симон хочет выйти последним – для очистки совести. Он провожает взглядом удаляющегося человека в перчатках. Смотрит вслед уходящим вместе Энцо и юной студентке. Довольно замечает, что Бьянка осталась. И даже готов предположить, что она ждет его. Вокруг никого. Они встают и медленно идут к двери. Но уже на пороге останавливаются. Гален, Гиппократ и все прочие наблюдают за ними. Анатомические модели неподвижно застыли. Желание, алкоголь, будоражащая смена обстановки, приветливость, с которой французов часто встречают за границей, придают робкому Симону смелости – о… совсем робкой смелости! – которой, он точно знает, в Париже ему бы не хватило.

Симон берет Бьянку за руку.

А может, все было наоборот?

Бьянка берет Симона за руку и ведет его вниз по ступеням к самой сцене. Затем начинает кружиться на месте, и статуи движутся у нее перед глазами одна за другой, как будто это запечатлевшая призраков кинопленка или стробоскопические картинки.

Понимает ли Симон в этот самый миг, что жизнь – ролевая игра, и свою роль в ней надо играть как можно лучше, или дух Делеза вдруг проник под его гладкую кожу и до кончиков коротко стриженных ногтей наполнил молодое, гибкое, худощавое тело?

Он кладет руки на плечи Бьянке, стягивает декольтированный верх и шепчет ей на ухо в порыве внезапного вдохновения, как будто обращаясь к самому себе: «Привлекает пейзаж, скрытый под оболочкой этой фемины: неведомое дано в предвкушении, пока не обнажу, не успокоюсь…»

Бьянка вздрагивает от удовольствия. Симон продолжает шептать с настойчивостью, которой раньше в себе не знал: «Сконструируем механику».

Она подставляет ему свой рот.

Он заставляет ее откинуться назад и кладет на анатомический стол. Она задирает платье, раздвигает ноги и говорит: «Штампуй как заведенный». Ее груди вырываются из-под оболочки одежд, и Симон начинает исследовать ее устройство. Язык-автомат скользит в полость, как будто входит в паз, рот Бьянки, такой же многофункциональный, делает пневматический выдох, механизм легких принимается выполнять мощную, ритмичную работу, и эхо – «si! si!» – достигает члена Симона, пульсирующего, как сердце. Бьянка стонет, у Симона стоит, Симон лижет Бьянку, Бьянка ласкает свою грудь, у анатомических истуканов тоже стоит, у Галена под хитоном стоит и у Гиппократа под тогой. «Si! Si!» Бьянка хватает твердый и горячий, словно только что отлитый из стали, стержень Симона и совмещает его со своим автоматом-ртом. Симон машинально, как будто самому себе, декламирует из Арто: «Тело под кожей – раскаленный завод»[254]. Завод Бьянка автоматически поставляет смазку для процесса «стать-вагиной»[255]. Их стоны, сливаясь, разносятся по анатомическому театру, в котором уже никого не осталось.

Нет, кое-кто все же есть: человек в перчатках вернулся и подглядывает за ними. Симон замечает, что он притаился на ступенях амфитеатра, с краю. Он попадает в поле зрения Бьянки, пока она приводит в действие помпу. Человек в перчатках видит, как в окружающей тьме блестит темный глаз Бьянки, которая следит за ним, продолжая трудиться над членом Симона.

На улице болонская ночь, наконец начинает свежеть. Байяр закуривает и ждет, когда Антониони, не утративший достоинства, но ошеломленный, все-таки решится сойти с места. На этом этапе расследования комиссар затрудняется сказать, что представляет собой «Клуб Логос» – сборище безобидных иллюминатов или нечто более опасное, связанное со смертью Барта, а потом жиголо, с Жискаром, болгарами и японцами. Церковный колокол бьет четыре раза. Антониони идет, за ним – Моника Витти, за ними – Байяр. Они молча следуют вдоль галерей, где расположились роскошные магазины.

Выгнувшись на анатомическом столе, Бьянка шепчет Симону – достаточно громко, чтобы человек в перчатках, притаившийся на ступенях, мог услышать: «Scopami come una macchina»[256]. Симон ложится на нее, вкладывает член в вульву, удовлетворенно ощутив равномерно поступающую влагу, и, когда наконец входит, чувствует себя текучей массой в свободном состоянии, однородной, цельной, скользящей по упругому и гибкому телу разгоряченной неаполитанки.

Поднявшись по виа Фарини к Санто-Стефано, площади Семи церквей (которые строили здесь на протяжении всего нескончаемого Средневековья), Антониони садится на каменную тумбу. Здоровой рукой он поддерживает другую, покалеченную, голова опущена, но Байяр, стоя поодаль, в аркаде, догадывается, что он плачет. Появляется Моника Витти. Казалось бы, нет причин думать, будто Антониони знает, что она здесь, у него за спиной, однако он знает, и Байяр знает, что он знает. Моника Витти хочет прикоснуться к нему, но кисть повисает в воздухе, нерешительно замирает над поникшей головой, как будто обрисовывает ореол, зыбкий и незаслуженный. Байяр закуривает, укрывшись за колонной. Антониони всхлипывает. Моника Витти похожа на мечту из камня[257].

Бьянка все быстрее вибрирует под телом Симона, судорожно вцепившись в него с криками «La mia macchina miracolante!»[258], пока его поршень ходит вперед-назад с напором двигателя внутреннего сгорания. Из своего укрытия человек в перчатках, открыв рот, наблюдает скрещивание локомотива с дикой кобылицей. Совокупление нагнетает воздух в анатомическом театре, глухой прерывистый рокот напоминает, что «желающие машины» ломаются только на ходу и, только сломавшись, работают. «Всегда часть производства прививается к произведенному, а детали машины являются ее же топливом»[259].