Огненный тыл - Александр Тамоников

- Лежи не шевелись, - Карякин вынул матерчатый брючный ремешок, туго стянул пострадавшую ногу у основания бедра, похоже перестарался - глаза у Ершова полезли на лоб.

– Ты что делаешь, дурень?

- Лежи спокойно, сейчас легче станет. Только не вздумай подниматься. Помогай ногой. В лес тебя доставим.

Несколько минут ушло на то, чтобы затащить пострадавшего в березняк, пулемётчик помалкивал, Паша волок Николая дальше, чтобы хоть как-то укрыться за деревьями, откинулся, в изнеможении, передохнул несколько секунд, поднялся снова. Сваливались штаны, оставшиеся без ремня – мило, чёрт возьми! Кровотечение уменьшилось, но одежда продолжала намокать. Ершов попытался подняться, схватившись за ствол молодой березки, Карякин поддержал его, физиономия товарища стала пятнистой, он закусил губу до крови, она потекла по подбородку.

- Идти сможешь?

- Смогу, Паша, конечно смогу. Даже побегу если надо.

Он сделал несколько шагов, взвыл от боли, схватился за соседнее дерево, Карякин метнулся, подставил плечо. Тоска в глазах раненого такая, что тошно смотреть.

- Стой здесь… Я сейчас.

- Чего я стоять-то буду? - заартачился Ершов.

- Стой говорю… Берёзку обними если хочешь.

Карякин прыжками побежал на пушку, присел за деревом и начал тихо зеленеть - со стороны деревни приближалась цепочка пехотинцев. Полуденное светило поблёскивало на немецких касках, они шли по высокой траве, держа карабины на изготовку, мелькали фигуры в мареве жаркого дня - серая форма, равнодушные одинаковые - лица семь или восемь - не справится. Гитлеровцы растянулись в цепь, неудержимо приближались, а в этом лесу и спрятаться негде - один березняк. Прогремел выстрел, за ним ещё два, возможно немцы не видели никого – стреляли, чтобы сладить с собственными страхами. Фашисты понемногу переходили на размеренный бег, ускорялись. Паша отполз от дерева, поднялся, засеменил обратно. Ершов стоял, привалившись спиной к берёзе и опершись на здоровую ногу, неловко стаскивал из-за спины ППШ. На Ершова было страшно смотреть - лицо изменилось до неузнаваемости, автомат уже в руках, дрожащий палец оттягивает затвор…

- Немцы, Коляша, близко. Опирайся на меня, уходим.

- Вижу я их, Паша, честное слово вижу. Вон они, черти, за деревьями. Не пойду я никуда, иди один.

- Не дури, пошли говорю!

- Ты очумел?.. - Ершов вспыхнул и снова стал каким-то пятнистым. - Ступай один, бестолковщина! Я сглупил, я и отвечать буду. Забыл куда идём?.. Не дойдём, не передадим донесение, представляю, что случится - тысячи людей погибнут, фронт окончательно развалится. А ну пошёл к чёртовой матери! - Ершов раздражённо махнул стволом автомата. - Не успеешь, Паша, вместе дуба дадим - задание не выполним. Я что тебя упрашивать должен? Да не волнуйся - отобьюсь, задержу их. Уходи!.. Христом Богом молю!.. Ну скажи - за каким хреном нам вдвоём подыхать-то?

Карякин попятился, глотая слёзы - товарищ был прав. Ершов скрипел зубами, выдавливал слова через боль, правильно всё говорил и прощаться не надо - некогда уже, слишком многое на кону.

Уже различалась немецкая речь, в которой Карякин был ни в зуб ногой, он побежал прочь, потом не выдержал, обернулся - меньше всего Ершову хотелось быть впечатанным в берёзу, он опустился на колено, сместился за дерево, чтобы иметь хоть какое-то укрытие. Очередь из автомата как хлыст ударила по ушам. Ершов нашёл удобную позу и вступил в бой, загомонили немцы, залегли, трудно понять попал он в кого-то или нет - да разве это главное. Фашисты открыли ответный огонь, Ершов держался, разогревшийся автомат вырывался из рук, он сам не понимал куда стреляет.

- Давайте, гады, подходите. Добро пожаловать! Гостями будете, - хрипел Николай, водя стволом. – А, уже лезете. Давайте, милости просим, только учтите - я с детства ушибленный.

Паша кинулся со всех ног, давясь на бегу слезами, березняк закончился, он с разгона вломился в густой кустарник, пробился сквозь него, не чувствуя боли на расцарапанном лице. Рваные очереди ППШ потонули в хлопках карабинов. Ершов прекратил сопротивление.

«Вечная память тебе, приятель, хотя и напортачил ты, конечно».

Карякин взвыл от чаяния, заколотил кулаками в стройнную берёзу, сбивая в кровь костяшки - это не успокаивало, он кипел от ярости - как же велико искушение помчаться назад, перебить этих фрицев к чёртовой матери, но ещё оставались в голове остатки разума. Он метался, выл в бессилии, снова рвался через кустарник, падали штаны, оставшиеся без ремня, хлюпала вода под ногами. Он бежал по ручью, который вытекал из под расколотой пополам каменной глыбы. Надо умыться - Пашка рухнул на живот, стал жадно лакать воду как котёнок, потом набрал её в горсть и вылил на голову, отыскал ямку в каменистом русле и погрузил в неё голову целиком, по самую шею, захлебнулся закашлялся - ключевая вода немного остудила. Он отыскал в кармане комбинезона огрызок бечёвки - сразу и не вспомнишь откуда она взялась, вставил в штаны и крепко затянул. Прислушался - немцев не слышно, делать им больше нечего, как блуждать по русским лесам за каким-то оборванцем. Бурлила ярость, загнанная внутрь.

Когда он вырвался, на просёлочную дорогу, стиснутую зарослями ивняка, и обнаружил на ней стоящий мотоцикл с двумя солдатами, действовал решительно и беспощадно. Откуда здесь взялись эти двое, сколько они стояли - какая разница, звука мотора он не слышал, в коляске сидел военнослужащий вермахта в пилотке.

Он склонился над компактной рацией, над его головой покачивалось спиралевидная антенна, второй прохаживался по дороге и курил, пуская в небо колечки голубого дыма, автомат МР 40 висел у него на груди, стволом в другую от Пашки сторону. Больше никого - только два связиста на мотоцикле.

Карякин как чёрт из табакерки выскочил из кустов - здравствуйте гости дорогие! Автоматчик выпучил от удивления глаза - таких он ещё не видел в русских лесах, схватился за МР 40, но автомат висел неудобно, пришлось сделать прыжок на сто восемьдесят градусов как же вовремя чёрт возьми перекосило патрон в стволе. Паша кинулся на автоматика олимпийскими прыжками, издавая рёв пикирующего бомбардировщика. Столько ярости и напора была в этой атаке, что автоматчик ударился в панику, затряслись руки, перекосилось от страха лицо, как же мешался ремень автомата. Второй не сразу заметил неладное - слишком был увлечён своей радиостанцией. Карякин ударил его прикладом в зубы, выплёскивая накопившееся бешенство, насколько позволил молодой, здоровый, хотя порядком износившийся организм. Хруст раздался такой, словно кто-то прыгнул на мешок со скорлупой - автоматчика отбросило на несколько шагов, Карякин сменил направление, бросился к радисту в люльке. Тот стянул наушники, закричал от страха, автомат был втиснут между коленями, за что-то зацепился, немец рвал его, но тот застрял прочно. Когда приклад взлетел во второй раз, радист в отчаянии закрылся руками, но это не помогло - удар по макушке был безжалостен.

Немец уронил голову, из разбитого черепа потекла кровь, окрасила русые волосы, голова безвольно свесилась, солдат потерял сознание. Мало, очень мало, Пашка схватил голову за курчавый затылок и стал безжалостно колотить лбом об угол рации, пока не треснула лобная кость и кровь не хлынула потоком, хищно оскалился, повернул голову. Второй автоматчик пытался подняться, шарил по траве - физиономия в районе челюсти выглядела как спущенный мяч. Разведчик снова набросился на бедолагу, ударил прикладом по глазам, по носу, пока от них ничего не осталось и противник не перестал подавать признаки жизни. Шумно выдохнул, ударил пяткой по горлу, ломая шейные позвонки - отвёл душу, легче стало.