Бутылка для Джинна - Виктор Малашенков

Вернулись доктор и Джон. Доктор поднялся ко мне. Он очень устал, движения были чисто автоматические. Он вздрогнул, взглянул на мои седые волосы и присел на диван.

– Все тоже самое, Генри, – пробормотал он.

– Док, как Анна, с ней все в порядке? – я чувствовал, что не дождусь, пока он дойдет до нее.

– Анна? Да, с ней все хорошо. Извини меня, Генри, но я не удержался и рассказал ей о тебе. Я посчитал, что так будет лучше, она постепенно привыкнет к этой мысли.

– Док! – волна возмущения поднялась в моей груди. Мне было очень тяжело сдержаться, и я отвернулся, чтобы не показать ему выступившие на моих глазах слезы. Бедная Анна!

– Генри, поверь мне, неведение гораздо хуже. Все образуется. Она держится молодцом. Даже к твоему решению отнеслась без удивления. Сказала, что если ты так считаешь, то так и должно быть. У тебя замечательная жена!

Я вскочил и подошел к решетке. Лучше бы он молчал!

Доктор монотонно рассказывал о своих впечатлениях, и я постепенно возвращался к действительности. Практически все осталось без изменений, кроме поведения прокурора. Тот требовал объяснений и написал несколько депеш в свою «альма-матер». Доктор достал из кармана несколько сложенных листков.

– Генри, если говорить честно, то я устал. Мои нервы на пределе. От них исходит какой-то холод, я бы сказал, могильный. После каждого посещения мне кажется, что я не дойду к следующему пациенту, – в его голосе чувствовалось что-то просящее, но напрямую он ничего не говорил, да и, наверное, не скажет, будет стоять до конца.

– Джеф, осталось уже не так много. Нам нужно еще потерпеть. – Я не знал, какие слова говорятся в таких случаях.

– Да, Генри, я буду стараться. Но у меня к тебе вопрос – ты сам-то выдержишь? Еще одно такое потрясение и, как знать, может быть, останемся мы одни и что нам тогда делать дальше?

– Док, ты преувеличиваешь мою роль. И, мне кажется, что все будет нормально.

– Хотелось бы в это верить! – доктор провел рукой по лицу, как бы снимая усталость. – И что же будет, когда все кончится?

– Я думаю, док, что тебе как раз переживать на этот счет не стоит. У тебя будет очень много пациентов, только не таких, как эти, а настоящих, требующих твоего внимания и заботы, – чтобы как-то отвлечь его от мрачных мыслей, я спросил, – док, а сколько человек сможет принять сей отель сразу?

– Пятьдесят человек. А что это тебя так волнует? – доктор сразу не мог включиться.

– Как что? Да тебе придется принять больше двухсот человек. И что ты будешь делать? Размещать их на полу или в палатках на лоне природы?

– Генри, ты, наверное, шутишь? У тебя на это еще есть силы? Ну, тогда еще не все потеряно, – в его надтреснутом голосе не слышно было ни одной нотки оптимизма.

– Док, я не шучу. Сколько таких центров по стране? Один? Так я и думал. Я уверен, что тебе нужно срочно заняться этим вопросом. Сейчас возможности для строительства нет, но заставь своих начальников все подготовить. Пусть пошевеливаются, времени у них будет немного. Да не смотри на меня так! Я в полном порядке. И встряхнись, эту работу можешь сделать только ты и никто другой. А потом продумай, что здесь можно будет сделать, когда твои новые пациенты придут в норму. Может быть, санаторий для детей или еще что-нибудь? – доктор смотрел на меня, открыв рот.

– Ты хочешь сказать, что центр уже не будет нужен? – догадался он.

– Да, док, как таковой – нет. Поэтому тебе придется искать себе новую работу. Надеюсь, я не очень тебя огорчил?

– Да иди ты к черту! Я готов вообще бросить свою практику, лишь бы это закончилось!

Жертвы. Страшное слово. Но без них наша история обойтись не могла в любые эпохи.

Жертвы голода, болезней и хищников в древние времена существования человечества. Это была борьба за выживание самого рода человеческого и жертвы эти оправданы тем, что род людской продолжает жить и здравствовать.

Жертвы войн. Сначала за лучшее место под нашим солнцем для своего рода, потом за богатства и власть, за лучшие условия жизни одного народа по отношению к другим. Жажда обладания заставила человека пойти против его же собрата, заставляя убивать и порабощать. Жизнь человеческая обесценилась, и число жертв стало возрастать. Войны стали более разрушительными и многочисленными. Чтобы убивать эффективнее, человек призвал свой разум, изобретая мертвые машины для уничтожения себе подобных. Когда не удавалось заставить людей самим идти на войну, изобретались способы принуждения, поражающие своим разнообразием и полетом фантазии. Из людей тоже стали делать своеобразные живые орудия убийства. Их психика обрабатывалась тонко и скрупулезно, причем средства при этом использовались любые, доступные воображению человека. Людей доводили до того, что они сами требовали войн, а добравшись до противника, не знали пощады, сметая все на своем пути и разрушая плоды человеческого труда. Гибли культуры, достижения использовались в тех же низменных целях – уничтожать. История помнит народы, жившие полностью за счет других, отбиравших все самое лучшее если не силой, то посулами и дешевыми подарками. Если не удавалось добиться порабощения страны, то всяческими методами обеднялся ее людской потенциал, подрывались ее экономические основы. И снова закручивалась спираль истории, состоящая из цепи войн и увеличивающая число жертв.

Развивая орудия убийства, человек поднимал и весь технический уровень общества. Внедрение механизмов повлекло за собой новые жертвы, так называемые жертвы технического прогресса. Бездушные машины за свою работу требовали возмещения. Ими убивалось и калечилось множество людей, но отдельный человек уже ничего не значил в этом грандиозном процессе. Удобства, создаваемые машинами, заставляли людей закрывать глаза на кровь и души людей, попавших под колеса прогресса. Главное – это движение вперед, к новым орудиям убийства. Дойдя до грани, когда можно было уничтожить весь мир, человек не остановился и на этом. Он уже не мог остановиться. Ведь залогом жизни на Земле оставалось только это движение, остановка одних давала возможность другим догнать и перегнать, а затем начать свой процесс уничтожения.

И вот, имея за плечами этот грандиозный опыт, мы захотели вырваться за просторы нашей системы, чтобы находить и завоевывать, сеять смерть и разрушения. Наблюдая со стороны и обладая возможностью воспрепятствовать этому выходу, трудно удержаться от этого шага. Но и появиться с открытым забралом и своими достижениями тоже нет смысла, так как человечество, одержимое манией убийства, когда-нибудь использует их по отношению к новым «врагам» и тогда придется действовать иначе. Недоброкачественная опухоль удаляется из больного организма и уничтожается. Так не лучше ли закрыть этого джинна в бутылке, откуда он не сможет вырваться? Заодно он подумает над своим поведением, а вдруг осознает, что был неправ? Если осознает, то выпустим, а нет, что ж, это его вина и беда!

Масштабы психического воздействия на человечество разрастались. Джордан информировал меня регулярно и из того, что мне становилось известно из его уст, складывалась по своей сути печальная картина. Забили тревогу сами спецслужбы. Работники их аппарата оказались в числе жертв этого воздействия. Нарушалась построенная годами система, контролирующая значительную часть населения, и с этим смириться нельзя было никак. Наконец, прибыл и сам Саммерс. Это был уже не тот спокойный, уравновешенный полковник, четко и грамотно выполняющий непреложные инструкции. Он молча протянул руку и, пожав мою, тяжело уселся на ближайшее кресло.