Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) - Ариадна Борисова

Яма нашлась, едва ливень пошел на спад. Но дома не было. Рядом с первым котлованом, полным черной воды, темнел второй. Судя по взорванной земле, не успевшей осесть и обкататься дождем, он был свежим.

Елена оперлась о какую-то железяку в груде исковерканных труб и беспомощно оглянулась. Ближний двор плавал в ореоле призрачного света. Влажный отблеск фонарей желтыми кляксами расплывался на шоколадном асфальте. У подъездов тусовалась молодежь.

Лучи автомобильных фар отчеканили в сумраке мужской силуэт. Он направлялся в ее сторону. Елена забеспокоилась: наверное, ее белый плащ виден издалека и выделяется в потемках. Неужели человек с дурными намерениями приметил в дожде женщину, бредущую к котлованам? Она присела за кучей мусора.

Ясно доносились звуки отдираемой от липкой глины обуви. Преследователь приближался. Коченея от страха, Елена затаила дыхание и увидела отсвет фонарика. Услышала затрудненное дыхание мужчины… близкое хлюпанье подошв… Едва не потеряла сознание, когда он возник перед ней.

– Она улетела! Улетела! – вскрикивала Елена в полубеспамятстве, плача на плече Юрьева.

– Ну что с тобой, Леля, что с тобой делается? – прижимал он губы к ее мокрым волосам и лбу. – Ты пила водку? С кем, почему?

Елена уперла ладони ему в грудь. Он хотел удержать, но она отстранилась:

– Как ты меня нашел?

Юрьев вытащил из кармана куртки блокнот:

– Твой?

– Где ты взял его?..

– В почтовом ящике. Но сначала обзвонил твоих коллег, кого знаю. Роман Афанасьевич вспомнил адрес, который ему дали в прес-службе полиции. Я поехал, это за три улицы отсюда, а там квартира опечатанная, я подумал, что мы разминулись…

– Мы разминулись.

– Я вернулся и увидел в ящике пакет. В пакете оказался блокнот, я нашел в нем адрес Антонины. Вот еще записка, в ней несколько слов.

«Не ищите меня», – прочла Елена на клочке бумаги.

Подошла к котловану. Сбоку край ямы был словно обкромсан, из него торчали засыпанные землей, проваленные ступени крыльца с остатком гнутых перил. В черной воде плавали звезды.

– Я не знаю, кто она и где, – сказала Елена сипло. – Я спрашивала ветер. Он тоже не знает. Посвети мне, пожалуйста, я хочу посмотреть на свое отражение.

Юрьев не стал спрашивать – зачем, просто крепко сжал ее руку.

В темном зеркале воды отразились женщина и мужчина. Больше ничего в отражении не было.

– Ялетаюночьюнаулице.

– Мы оба летаем, – поправил Юрьев.

– Ялетаюно…

– Универсальная фраза. Можно убирать одно слово, а она все равно остается законченной. Вот послушай:

Тыиялетаемночьюнаулице.

Тыиялетаемночью.

Тыиялетаем.

Тыия.

Непонятно, где я нахожусь. Окно в палате незарешеченное, вид из него неплохой: море зелени с пестрыми крышами, голубые горы сливаются вдали с небом. Ни вышек с автоматчиками, ни колючей проволоки. Вероятно, это какая-нибудь научная лаборатория, где с такими, как я, проводят психологические опыты.

Сначала меня долго и нудно допрашивали следователи. Рядом сидел психолог и следил, чтобы вопросы не были сильно въедливыми. Я ничего лишнего не ответил. Потом привезли сюда. Обычные врачи осмотрели мой организм и никаких таблеток не выписали. Значит, я здоров, просто они предполагают, что псих. После всех пришла Валентина Александровна (вчера и рано с утра сегодня). Имя у нее длинное, а волосы короткие. Главное определение для них – слово «очень»: очень густые, очень черные. И очень торчком. Дома я чищу похожей щеткой школьные ботинки, поэтому и Валентину Александровну зову Щеткой. Не вслух, конечно. Стараюсь не смотреть ей в глаза – чего доброго, догадается о смешном нике. Сказала, что психотерапевт, а сама, похоже, гипнотизер.

Болтает о всяком-разном, будто знакома со мной сто лет: бла-бла-бла. Половину ее трепа я пропускаю мимо ушей. Прекрасно знаю – это отвлекающий маневр для расслабления психов. Сижу начеку. Щетка произносит с десяток незначительных фраз и вдруг задает хитрый вопрос. Думает, от неожиданности я проговорюсь. Всматривается внимательно, кожей чувствую и краснею. Явно читает в эту минуту мысли. Интересно, как они выглядят в ее глазах? Как бегущая на моем лбу строка? Или как разноцветные пазлы, которые нужно собрать и сложить в картину? Мелькают ли в них части Мысонка? Я думаю о нем каждый день.

Ну, пусть попробует сложить картину. После обследования меня все равно отправят либо в сумасшедший дом, либо в тюрьму для неисправимых малолетних преступников. Исправить уже ничего нельзя. Я ни в чем не виноват, но психов побаиваюсь, поэтому решил – в тюрьму.

Щетка принесла пакет с фруктами, две коробки цветных карандашей, чинилку и пачку листов для рисования. Ужасно надоела, но без нее я взвыл бы со скуки. Компьютера и телика в палате нет, книжки на полке детские – прочел их еще в первом классе. Телефона, кажется, не положено, да и нет у меня мобильника. На даче оставил… Обнаруживаю в руке карандаш. Взял его почти бессознательно. Карандаш серый.

Серого котенка подарила мне на мой четвертый день рождения мама Вари.

Малыш отчаянно пищал и царапал руки. Меня спросили, как я хочу его назвать. Я сказал – он как мышонок. Получилось «мысонок», я не выговаривал букву «ш». Кот вырос большим, а кличка осталась. С той же не выговариваемой в четыре года буквой.

Вот кто знал обо мне все. Наш Мысонок. Наш веселый, красивый, самый умный кот. У него были рыжие глаза с огоньком, мягкая светло-серая шерсть и рокочущий голос, который поднимался к горлу откуда-то из глубины. Сидя на подоконнике, со спины кот походил на покрытую махровой пылью матрешку.

Я разговаривал с ним. Он легко вспрыгивал мне на колени. Слушал, время от времени окатывая мое лицо огневым сиянием, и тарахтел, как мотор далекого трактора: «Мм-Ар-ртем-мм»… Мысонок любил мое имя.

Теперь он живет у меня в груди. Ворочается, царапает сердце. И я «выпускаю» Мысонка. Кот медленно возникает на бумаге – бархатистый и серый, правая передняя лапка в белом носочке, как будто на три остальные не хватило белых ниток. Нос мой щемит от слез, смахиваю с рисунка каплю. Щетка, кажется, не заметила, смотрит на голубые горы в окне. Не поворачивая головы, говорит:

– Роскошная кошка.

– Кот, – поправил я.

– Твой? – обернулась. – Извини, действительно кот. Как его зовут?

– Мысонок.

– Мысонок? Здо́рово! Скучаешь по нему?

Закрываю кота чистым листом. Рисунок сделал моему сердцу больнее, чем было. Сдуваю со щеки каплю.

– Он… умер?

Вот дотошная…