Пуля нашла героя - Андрей Курков

— Скажи им, пусть расскажут о себе. Каждый по очереди, — попросил он переводчика.

Канюкович обалдело глянул на Добрынина. Его лицо словно окаменело.

— Ты чего? — удивился Добрынин.

— Я этого переводить не буду, — почти не шевеля губами, пробубнил Канюкович.

— Почему? — Добрынин уставился на переводчика в недоумении.

— Не буду, — повторил Канюкович. — Я только если что по работе переводить… А так нет…

— Да в чем дело? — искренне возмутился Добрынин. Глухонемые, уловив, что происходит что-то странное, смотрели на двух гостей озадаченно, пытались следить за движением их губ.

Канюкович неожиданно поднялся из-за стола. Отошел к двери. Обернулся.

— Тебя сюда прислали работать, а не это, не расспрашивать людей о том, что тебя не касается! — сказал на прощанье и хлопнул дверью, выходя.

Оставшись наедине с обитателями комнаты, Добрынин развел руками, глядя вслед ушедшему.

«Уж тот ли это Канюкович, который ему сам представился на второй день после приезда? Не подменили ли? — думал народный контролер. — Что это с ним?» Посмотрел на рабочих, встретился с их внимательно-вопросительными взглядами. Почувствовал себя как-то неловко.

Поднялся. Но тут сидевший рядом рабочий тоже привстал и, положив руку на плечо Добрынина, как бы нажал этой рукой. Понял Добрынин, что рабочий просил его не уходить.

Снова сел.

Один глухонемой, что сидел на кровати, вытащил из прикроватной тумбочки две бутылки лимонада. Поставил на стол. Другой принес из коридора стаканы.

Молча пили лимонад.

Добрынин все пытался придумать, как бы ему с ними поговорить так, чтобы они друг друга поняли. Но из жестов он знал только два: «завтра» и «пока».

Один из этих жестов он и использовал, уходя, когда весь лимонад был допит.

Вернулся в домик. Постучал к капитану, но тот еще, видно, с охоты не вернулся.

Было грустно, но сидеть одному в комнате не хотелось, и пошел Добрынин погулять по площадке. Вышел к краю, заглянул вниз, и сразу настроение улучшилось. Видимость была отличной, и он увидел глубоко внизу, в этой пропасти, раскинувшиеся на камнях, на склонах и в самом лежавшем глубоко внизу ущелье еловые зеленые леса. Росли там, видимо, и обычные деревья, но из-за зимы стояли они голые, без листьев, и поэтому различить их среди зеленых елей с такой высоты было невозможно.

Насмотревшись вдоволь, Добрынин пошел за заводское здание, где площадка переходила в заросший кустарником спуск. Почти незаметная тропинка вливалась в этом месте в площадку, и решил Добрынин прогуляться вниз по этой тропинке. Под ногами скользили камешки, сыпались, шуршали. Он шел осторожно, придерживаясь руками за ветки кустарников. Вышел на небольшой уступ в стороне от тропинки, уселся там, свесив ноги. Уступ был высотой метра в три, под ним продолжался склон, так что сидеть там было не очень опасно.

Снова смотрел Добрынин вниз на ущелье, на склон, на горы, окружавшие Высоту Н. Смотрел и думал о майоре Никифорове. О том, как пришел, как добрался сюда майор, как выбирал эти площадки. История эта никак не выходила из головы народного контролера. Может быть, он просто завидовал Никифорову, завидовал ему как первооткрывателю, как человеку героической и трагической судьбы. Хотя зависть эта была не совсем обычной, ведь и Добрынин имел похожую жизнь и тоже потерял свою семью — конечно, не в прямом смысле, не так, как майор. И на Севере — сколько сотен или тысяч километров пропутешествовал он по почти необитаемым снегам и льдам? Нет, не была это обычная зависть, завистью это чувство, может быть, и не надо было называть. Просто жалел Добрынин, что нет в его биографии такого поступка, жалел он, что не послали его хотя бы вместе с этим же майором на такое задание…

Где-то недалеко прозвучал выстрел, и от мгновенно промчавшегося вверх эха посыпались по склону камешки.

Добрынин посмотрел вверх, думая увидеть очередную падающую в пропасть птицу. Но не увидел.

«Пускай охотится», — подумал он о Медведеве.

Посидев еще с полчаса, все-таки вернулся Добрынин к себе в комнату. Мысли о майоре Никифорове Никак не покидали его, и он, достав из ящика бумагу, чернила и ручку, сел за стол писать письмо. Письмо он писал генерал-лейтенанту Волчанову, а проще — своему старинному другу Тимохе.

«Здравствуй, дорогой мой друг Тимоха, товарищ Волчанов, — писал он, — Огромное спасибо тебе за доверие, за то, что послал меня сюда. Я уже полностью включился в работу и думаю, что скоро появятся результаты. Здесь, в горах, очень красиво. Зима стоит без снега. Люди вокруг хорошие, — тут Добрынин на минутку остановился, подумал о Канюковиче, но писать о нем не захотел и слово „хорошие“ не зачеркнул. Хрен с ним, подумал. — На них можно положиться. Пишу тебе с просьбой: проверь, пожалуйста, есть ли в Подвалах Памяти в Кремле фамилия: майор Никифоров. Был это, как мне кажется, героический человек. Я уже много недель о нем думаю. Посмотри, и если вдруг там его нет, то прикажи выбить его фамилию на стене. Я даже думаю сейчас, что жаль, что я его не знал в те годы. были бы мы, наверно, хорошими друзьями, настоящими товарищами. Ну вот пока и все, жду ответа, жму руку, с дружеским приветом, Паша Добрынин».

Дописав, он вложил письмо в конверт, написал на нем адрес и оставил на столе, так как еще не знал, как отправляется почта с Высоты Н. Решил спросить об этом Медведева вечером!

А пока прилег на кровать с книгой в руках. С четвертым томом «Рассказов про Ленина». Полистал, посмотрел иллюстрации, потом вернулся ко второму по порядку рассказу и стал его читать.

Рассказ назывался «Ленин и Крупская».

«Было это давно, еще в конце прошлого столетия, когда звали Ленина Володя Ульянов и жил он со своими родителями, братьями и сестрами в городе Симбирске. Жил он, учился в гимназии на одни пятерки, уже разговаривал на двух языках — латинском и древнегреческом, помогал родителям и даже не думал, что где-то за тысячи верст от Симбирска произошло событие, впоследствии повлиявшее на его дальнейшую жизнь.

А произошло это событие в Германии, а точнее в Баварии. В семье немецкого фабриканта Круппа росла девочка — дочка по имени Надин. Была она смышленым и умным ребенком, и как только научилась девочка самостоятельно мыслить, так и поняла она, откуда у ее родителей столько богатства, поняла она, чьим трудом это богатство заработано. Поняла и очень огорчилась. Пошла к отцу, попросила его не эксплуатировать немецких рабочих. Но отец только рассмеялся и отослал ее в детскую с куклами играться.

Обиделась тогда Надин на своего отца. Обиделась и решила убежать из дому. «Пускай теперь они поплачут, поищут меня!» — решила она и однажды вечером, незаметно выскользнув из дома, побежала на вокзал. Села там на поезд и спряталась в купе под сиденьями, даже не посмотрев, куда этот поезд поедет.

А поехал поезд в Россию, тогда еще — в Российскую империю. Приехал он в Москву.