Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин

Изюмов не спорил. Он изрекал. «Не следует хвалить начальство», – назидательно сказал он мне, когда я одобрил какую-то его правку, которую он сделал как ведущий редактор. «Я и не собирался вас хвалить, – ответил ему я, – потому что не согласен с тем, что вы сделали здесь, здесь и здесь», – я показал выправленные им места. Изюмов холодно посмотрел на меня: «А критиковать начальство тем более не следует. Это может иметь для критика очень неприятные последствия». «В таком случае, – сказал я ему, – вам придётся объясняться с автором по поводу вашей правки». «Не придётся, – стальным голосом произнёс Изюмов. – Для таких вещей и существуют сотрудники, которые не только соглашаются с правкой начальства, но отстаивают её перед авторами».

Объясняться с автором ему всё-таки пришлось. Был это Левитанский, с которым мы приятельствовали и которому я позвонил и передал наш разговор с Изюмовым. «Сейчас приеду», – сказал Юра. А, приехав, категорически заявил Изюмову, что снимает материал. Изюмов отступил. Но мне этот случай запомнил.

После позорной московской Олимпиады, куда не приехало, протестуя против нашей агрессии в Афганистане, большинство лучших спортсменов мира, в центре Москвы рядом с Колхозной площадью остался большой семиэтажный дом, наспех переделанный из жилого для пресс-центра Олимпиады. На дом этот разгорелся аппетит у оборонного ведомства маршала Устинова. Но оказалось, что секретарь горкома Гришин уже обещал своему бывшему помощнику Изюмову это здание для переезда туда «Литературной газеты». После короткой схватки на политбюро победил Гришин. Изюмов ходил по редакции с невозмутимым видом, но в глазах сотрудников обретал всё больший вес. Выиграть у Министерства обороны, а главное у его министра считалось делом невозможным.

Здание в Костянском переулке (это точный адрес, «Литературка» и сейчас там) быстро отремонтировали. Собственно, его даже не ремонтировали, а слегка обновили. Ведь он был сдан в канун Олимпиады, а та закончилась меньше года назад. Завезли дорогую кожаную мебель в кабинеты главного редактора и его первого зама. Мы упаковали свои вещи и переехали.

На Цветном я в последние годы сидел один в крошечном кабинете, пройти в который нужно было через актовый зал. С одной стороны, очень удобно: никто тебе не мешает. Но с другой стороны, принять ты можешь только одного посетителя. Если их к тебе пришло несколько, выходи из кабинета и сиди с ними в зале. А в зал кто только не заходит!

В Костянском нас с Геной Калашниковым посадили вдвоём в невероятных размеров комнате с множеством встроенных шкафов. И что было немаловажно: на приличном расстоянии от руководства отдела, тогда как все остальные наши сотрудники расположились рядом с кабинетами Фёдора Аркадьевича Чапчахова и его заместителя Аристарха Григорьевича Андрианова (тоже, кстати, волгоградца, как Кривицкий), недавно пришедшего в газету. Легче было незаметно исчезнуть, чтобы потом как ни в чём не бывало вернуться. Так делал я, выступая по путёвке Бюро пропаганды Союза писателей в рабочее время на каком-нибудь предприятии с лекцией. Много путёвок обычно не присылали, но пять-шесть раз в месяц выступить удавалось. Платило Бюро за каждую лекцию по пятнадцать рублей. Так что набегала не лишняя мне сумма.

Аристарх Андрианов любил вспоминать, как он с нами познакомился. «Я сижу у Чапчахова в кабинете, – со смехом рассказывал Аристарх, – и тут открывается дверь, входят два Геннадия, показывают на часы и говорят: “Фёдор Аркадьевич, в чём дело? Уже двенадцатый час, а во рту ещё маковой росинки не было”. “Будете?” – спрашивает у меня Чапчахов и достаёт кошелёк. “Можно”, – говорю, и тоже достаю деньги. “Наш человек!” – одобряют оба Гены и сбрасываются со своей стороны. “Кто сбегает?” – спрашивает Чапчахов. “Вместе”, – говорят. И сидим мы потом целый день, неторопливо выпивая и закусывая!»

Всё так и было. Так же, как приходило в наш кабинет немало гостей. Чаще всего – Лёва Токарев и Саша Рыбаков. Но о том, как мы выпивали с ними, я уже рассказывал. Добавлю, что особенно участились такие выпивки при Изюмове.

Он обладал удивительной способностью гасить любой энтузиазм, превращать в пустую формальность живое дело, в результате чего люди нервничали, ссорились, а он умело сталкивал их лбами.

К примеру, существовала в газете старая традиция подсчёта сотрудниками строк, подготовленных ими, или лично написанных материалов, напечатанных в газете за определённый период. Обычно за год. Подписанные заведующими и заверенные секретарями отделов эти списки с цифрами поступали в местком. Там взвешивали все «за» и «против». За наиболее интересные материалы присваивали звание лауреата «ЛГ» данного года с вручением грамоты и денежной премии. Подготовившим много материалов тоже раздавались хорошие денежные премии. До Изюмова дело месткомом и ограничивалось, хотя формально его решения утверждались на партбюро.

Изюмов стал забирать списки себе, хищно выискивая неудачников.

Я говорил о том, как раздуты были штаты. В одном нашем отделе русской литературы работало больше десяти человек. Это притом, что в первой тетрадке кроме наших печатались материалы отделов информации, архивно-исторического, литератур народов СССР, искусства. А и там в каждом отделе далеко не по одному сотруднику. Сколько реально материалов сможет не только подготовить к печати, но добиться их опубликования один работник газеты?

В разное время по-разному. Ведёт отдел дискуссию, за которую отвечает конкретный сотрудник, – его счастье. Прошёл какой-нибудь съезд писателей, к освещению которого обычно привлекали многих, чтобы править стенограммы выступавших, рассказывать о работе секций, подсекций, – считайте, что многим повезло!

Но что делать таким сотрудникам, как Гена Калашников, который обязан заказывать рецензии на поэтические сборники, или Игорь Тарханов, организующий рецензии на прозаические книги, или Ляля Полухина, которая отвечает у нас за материалы, связанные с творчеством периферийных литераторов. Много нужно газете таких материалов? А как часто печатает она рецензии? В принципе часто, но не только ведь на книги русских писателей!

Всё это Изюмов в расчёт не брал. Он звонил заведующим отделами и изливал свой державный гнев: как могло получиться, что такой-то сотрудник подготовил так мало материалов? Для чего его держать в газете? Не лучше ли взять на его место кого-то поэнергичнее?

Первой тетрадке он постоянно противопоставлял вторую: вот где умеют работать! Так там и сотрудников было меньше, и возможностей печататься или печатать кого-то больше. Вспомните целые страницы со статьями Евгения Богата, Анатолия Рубинова, Аркадия Ваксберга, Лоры Великановой, Александра Борина, Юрия Щекочихина. Или статьи того же Аркадия Удальцова (как к нему ни относись, но не признать его публицистический дар невозможно!).

К чему всё это привело? К склокам и сварам. В конце концов, Изюмов поссорил даже нас – меня и Гену Калашникова. Строк у Гены было катастрофически мало, и он стал, так сказать, залезать на мою территорию, заказывая проблемные статьи. Ну, а мне что без них делать? В результате меня вызвал Кривицкий и сказал, что принял решение оставить одного человека на всём освещении поэзии и просит меня передать Гене, чтобы тот искал работу. Работу Гена Калашников нашёл быстро, но ушёл униженным. Слава Богу, что у нас обоих хватило ума через некоторое время встретиться, чтобы возобновить дружеские отношения.