Стежки-дорожки. Литературные нравы недалекого прошлого - Геннадий Красухин

Когда умер Брежнев, Чаковский как кандидат в члены ЦК присутствовал на пленуме, избравшем Андропова. Ритуал требовал, чтобы Александр Борисович выступил перед нами поделиться впечатлениями о новом партийном руководителе. И он поделился:

– Особенно меня поразило, – мурлыкал он, – что у Юрия Владимировича нет высшего образования. Оказывается, что он закончил только техникум. Но подумайте только, ведь этот человек – самородок, ведь он сто очков даст всем нам, учёным людям. Если бы вы слышали, как он говорил! И что он говорил! Поверьте мне, это действительно великий человек.

Через год в том же зале на той же трибуне он рассказывал о Черненко:

– Меня поразила биография Константина Устиновича. Ведь он ни одного дня не проработал вне партийного аппарата! Представляете, какие захватывающие перспективы открываются перед нашей партией, во главе которой встаёт человек, знающий, чем занят любой её работник – от низового до члена политбюро.

Ещё через год – о Горбачёве:

– Ну что я вам могу сказать о Михаиле Сергеевиче? Два высших образования. Интеллигент. Его даже Маргарэт Тэтчер оценила. И при этом, какое знание жизни! Какое понимание нужд простого советского человека! И что ещё невероятно важно – он молод! Верю, что много хорошего для всех нас сделает Михаил Сергеевич на этом ответственном посту.

На съезде, который провёл Горбачёв, Чаковского перевели из кандидатов в члены ЦК. Но оказалось, что это ровным счётом ничего не значит.

Через какое-то время нас вызвали в зал, где в президиуме уже сидели новый член политбюро Вадим Медведев, зав отделом агитации и пропаганды ЦК Александр Капто, зам зава отдела культуры ЦК Владимир Егоров, мой знакомец Юрий Воронов и поникший Александр Борисович Чаковский.

В мае 1980 года в Харькове с большой помпой проходила всесоюзная писательская конференция, посвящённая теме рабочего класса в литературе. Началась она с открытия мемориальной доски на одном из домов. Не помню, в честь кого она была установлена, но помню, что покрывало с неё сняли два начальника – наш первый писательский секретарь Георгий Мокеевич Марков и член политбюро ЦК компартии Украины Александр Семёнович Капто. Иначе говоря, при Щербицком был Капто украинским Сусловым.

А Владимир Константинович Егоров до ЦК работал ректором Литинститута. Сменивший его на этом посту Евгений Сидоров, когда впоследствии станет министром культуры России, пригласит его на службу в министерство, и Егоров в свою очередь сменит Сидорова на посту министра. Правда, поработает министром недолго – Путин назначит его ректором Российской академии государственной службы при Президенте РФ.

Но вернёмся в зал. Там на трибуне выступает Медведев. Он даёт Чаковскому такую характеристику, что, кажется, вот-вот огласит указ о награждении Александра Борисовича второй звездой героя соцтруда. Но по лицу Александра Борисовича струятся слёзы. Нет, звезды не будет. А будет последняя фраза Медведева: «И Центральный Комитет принял решение удовлетворить просьбу Александра Борисовича Чаковского об освобождении его от обязанностей главного редактора “Литературной газеты”».

После этого Медведев перейдёт к рассказу о Воронове. Он не скажет о том, за что его в своё время сняли с поста главного редактора «Комсомолки». Говорили, за то, что он напечатал статью весьма лояльного по отношению к властям, даже сервильного литератора Аркадия Сахнина о неком полярнике, человеке сложной, незаурядной судьбы. Кого в ЦК могла разгневать такая статья, было неясно; да и пост, который получил после «Комсомолки» Воронов, был всё-таки внушительным: ответственный секретарь «Правды». А вот то, что на этой должности он продержался очень недолго, то, что всевластный идеолог партии Суслов настоял на переводе Воронова спецкором «Правды» в Берлин, показало, что снят был редактор «Комсомольской правды» не только за Сахнина. Воронов был достаточно смел и независим. Напечатал, к примеру (кстати, совсем незадолго до снятия), статью Евгения Богата о матери Марии: впервые в советской печати воспевался подвиг эмигрантки, участницы французского Сопротивления, прятавшей от гитлеровцев евреев и бежавших из плена советских солдат, оказавшейся в нацистском лагере, где, обменявшись одеждой с больной девушкой, пошла вместо неё в газовую камеру. Скажут, ну и что крамольного могло быть в таком рассказе? Крамолой в то время было то, что воспевался подвиг эмигрантки, которая к тому же не только не приняла большевистский переворот, но и боролась против большевиков в Гражданскую. Так что были основания у Суслова люто невзлюбить Воронова! Только после смерти главного партийного идеолога Воронов оказался в Москве – сперва главным редактором «Знамени», потом в аппарате горбачёвского ЦК.

Ничего этого Медведев не говорит. Он сожалеет о том, что Воронову придётся уйти с поста заведующего отделом культуры ЦК. «Мы не хотели его отпускать, – говорит он. – Но руководство партии и страны нашло, что свой недюжинный талант литератора Юрий Петрович (да, отныне у нас два Юрия Петровича – Воронов и Изюмов) особенно ярко может раскрыть на посту главного редактора “Литературной газеты”».

Воронов говорит коротко и очень тихо. Просит всех оставаться на своих местах. Свидетельствует, что знает, какой сильный коллектив сотрудников сумел собрать в газете Александр Борисович Чаковский.

А Чаковский продолжает всхлипывать. Ему тяжело расставаться с газетой, которая стала его жизнью. Но солдат партии должен во всём подчиняться её решениям. И он, Чаковский, благодарит коллектив…

– Который не обойдёт своим вниманием многолетнего редактора и будет приглашать его на все наиболее важные и ответственные мероприятия, – заканчивает за Чаковского Медведев.

Всё! Финита ля комедиа!

Нет, оказалось, что не финита! Воронов на следующий день на работу не вышел. Его, как выяснилось, привозили из больничной палаты, чтобы показать нам и увезти назад. Правление Изюмова продолжается.

С одной стороны, продолжается, конечно. А с другой, появилось в облике Юрия Петровича что-то опасливое.

ЦК принимает решение о введении в каждой редакции – журнальной и газетной – должности политического обозревателя. Утверждены высокие ставки. У нас будут два обозревателя. Для каждого находят кабинет с предбанником, где сядет его секретарь.

То, что одним из обозревателей станет Игорь Беляев, предсказать было можно. Кому же, как не ему? Беляев – арабист, много лет проработавший на Ближнем Востоке. Приятель и соавтор Евгения Примакова. Заместитель председателя антисионистского комитета (помните такой? Его председателем был еврей-генерал, дважды герой Драгунский, а заместителем русский Беляев). Что ещё? Автор многих книг и брошюрок о миролюбивой внешней политике Советского Союза. И – что в данном случае важнее прочего – поддерживает отличные отношения с Юрием Петровичем Изюмовым, чья дочка с мужем постоянно курсируют между Москвой и Ближним Востоком.

Но нам положена не одна ставка политического обозревателя, а две. Кого же утверждают на вторую? Кто бы мог подумать? – Фёдора Михайловича Бурлацкого, которого Изюмов терпеть не может. Прежде, при Гришине добился бы он, наверное, отмены этого решения. Или не допустил бы его принятия. Но где теперь Гришин? На его месте свердловчанин Борис Николаевич Ельцин. Как раз недавно новый первый московский секретарь проверял, как работают депутаты Моссовета. И заявил, в частности: «По существу только числится в депутатах, но совершенно бездельничает Ю. П. Изюмов». А Ельцин знает, кем работал до «Литгазеты» этот Ю. П. Явно послана чёрная метка!