Лев Троцкий - Георгий Чернявский

Троцкий давал читателям представление о болгарской политической системе, сочетавшей демократические принципы с элементами абсолютизма князя (а позже царя) Фердинанда. Это своеобразие он иллюстрировал характеристикой тех политических сил, которые попеременно приходили к власти и обеспечивали себе после этого парламентское большинство, сокрушительно громя соперников. «Эти парламентские катастрофы представляют собой единственный устойчивый элемент болгарской политической жизни», — писал он с изрядной долей иронии.

Таковой была, по мнению Троцкого, важная, но все же внешняя канва болгарской политической жизни. Более существенные особенности политической обстановки он видел в наличии множества партий (не менее десятка, по его подсчетам), причем не имевших принципиальных различий, за исключением двух «фракций» расколотой социал-демократии.

Обратим внимание на то, что Троцкий использовал термин «фракции», а не «партии», хотя и «тесняки» и «объединенные» социал-демократы были совершенно самостоятельными организациями с особым членством, программами, уставами, руководящими органами, признанными лидерами, местными ячейками, прессой и т. д. Такой подход был удобным в попытках достижения единства, от которых Троцкий упорно не отказался не только по отношению к российскому социал-демократическому движению, но и на Балканах.

Да и отрицание принципиальных различий между остальными партиями было условным и скорее являлось данью концепции, нежели соответствовало реалиям. Троцкий позабыл о существовании Земледельческого союза. Он недооценивал русофильские и русофобские тенденции в политической жизни страны. Но в то же время он был прав в подчеркивании сходства главных политических установок основных партий, ведущей роли личностного фактора. Автор делал важный вывод о зависимости ускоренного развития Болгарии от внешнего влияния развитых стран Европы.[356]

Под давлением упрямой силы фактов Троцкий отходил от примитивного классового принципа, отказывался от понимания демократии лишь как формы господства буржуазии, хотя и предпочтительной формы для пролетариата, осознавал тенденции и особенности развития парламентаризма конкретной страны, болгарских политических реалий в их сложном переплетении с влиянием монархического фактора в принципе и личностью монарха Фердинанда в частности.

Можно было бы, разумеется, говорить о приспособлении к требованиям либератьной газеты, что действительно имело место, но в то же время Троцкий никогда не писал противоположное тому, что составляло сущность его политических воззрений. Более того, идеи «догоняющего развития», содержавшиеся в болгарском цикле статей, соответствовали его концепции перманентной революции, если, разумеется, понимать ее как перспективную цель, а не текущую политическую задачу.

Троцкий прибыл в Софию как раз в тот день, когда началась первая Балканская война — 5 октября 1912 года. Первые впечатления у него появились в поезде Белград — София, и он поделился ими с читателями газеты «День», стоявшей на меньшевистских позициях.[357] Статья «Перед событиями» была типичным репортажем, откликом на мнения, которые высказывали ехавшие с ним в одном купе представители болгарской и сербской элиты и другая публика, а также британский журналист (последний, правда, произносил в основном междометия). На первый взгляд, воздерживаясь от собственного мнения, Троцкий использовал устные и газетные свидетельства для своих лишь слегка прикрытых прогнозов. Он полагал, и небезосновательно, что союзники могут рассчитывать на серьезные военные успехи только в первое время при условии их энергичных действий. Длительная военная кампания им была не по силам, так как Турция способна была выдвинуть «тяжелые малоазиатские и сирийские резервы». Любопытна ироническая характеристика британского журналиста, от которой язвительный «Антид Ото» не мог удержаться, но написанная не только для развлечения читателей. Эта оценка предваряла рассуждения о том, насколько неадекватно характеризовала западная пресса Балканские войны. Мы читаем: «Он великолепен, этот посланник от прессы. Его ноги с уверенными в себе плотными округлостями занимают половину купе. В плотных чулках, в плотных гамашах над огнеупорными подошвами, в ковровом серо-клетчатом костюме, с короткой толстой трубкой лучшего качества в зубах, с выгравированным пробором, двумя желтыми чемоданами из кожи допотопного животного, он неподвижно сидит над книжкой Анатоля Франса «Les dieux ont soif» («Боги жаждут»). Он в первый раз на Балканском полуострове, не понимает ни одного из славянских языков, не говорит ни слова на немецком, владеет французским лишь настолько, насколько это совместимо с достоинством умеющего себя вести великобританца, не глядит в окна и ни с кем не разговаривает… Он увидит ровно столько, сколько необходимо публике «Вестминстерской газеты»».

Обширная цитата приведена не только как образец жалящего стиля Троцкого. В сопоставлении с практической деятельностью зарубежных журналистов во время Балканских войн, которые владели языками, стремились проникнуть в отдаленные уголки, выполняли посреднические и другие секретные функции,[358] образ, созданный Троцким, выглядит карикатурно. Стремясь быть сравнительно объективным в характеристике событий, Троцкий был явно ревнив и предвзят по отношению к коллегам.

В следующих сообщениях он давал представление о фактическом единодушии народа на первых порах в поддержке царя Фердинанда, правительства, командования, в понимании войны как крестового похода за освобождение единокровных братьев и сестер в Македонии и Фракии, остававшихся под турецким господством.[359]

От живых наблюдений Троцкий переходил к анализу причин и сущности войны, подчеркивал ее прогрессивный характер. Смысл войны он видел в попытке кратчайшим путем решить вопрос создания новых государственно-политических форм, более приспособленных для развития балканских народов.[360] Признавая Фракию и Македонию болгарскими землями, он подчеркивал, что они имеют все основания для воссоединения с Болгарским государством. Такой подход означал решительное, хотя реально и недостижимое, отвержение попыток подчинить судьбы полуострова притязаниям европейских держав. Отвергались и открытые проявления колониалистской политики, и той, которая прикрывалась фразами об этническом родстве. В последнем случае содержался намек на Россию.[361]