Неистощимая - Игорь Тарасевич

Так вот все оно и было, дорогие мои. Так все и произошло.

… Однако же мы оставили Красина уже в следующем дне, невыспавшегося и усталого, отягощенного новыми для себя сомнениями. В том следующем дне Красин побывал у себя на квартире, вымылся и переоделся и даже несколько часов – часа четыре, не более, поспал, – с револьвером под подушкою, мгновенно погрузившись в сон, как только рухнул на постель, и мгновенно проснувшись – так спят все сильные люди с отличной психикой; поспал, но, значит, совершенно не выспался, а потом поднялся и отправился на заседание в Полубояровскую лечебницу, где Полубояров, отпуская уже знакомые нам шуточки, провел все Главбюро – человек двадцать – через лечебницу в особую свою совещательную комнату.

На заседании поставлено было несколько вопросов. Причем ни Александр Иванович, ни Николай Гаврилович не почтили, значит, своим присутствием последнее в истории полулегальное собрание Движения. Или, учитывая последующие события, мы можем вам сказать, дорогие мои, – предпоследнее. Николай Гаврилович пребывал на съемной квартире в не совсем добром здравии и решительно отказался от любых выходов и контактов с публикой и соратниками, даже к делегатам вышла Ольга Платоновна, а не он сам. Александр же Иванович, как немедленно стало известно, поместился в гостинице Savoy, причем совершенно точно стало известно еще и то, что при входе в номер оной гостиницы вместе с мадам Облаковой-Окурковой Александр Иванович явственно произнес слова «Fuck!» и «Bitch» или же «Fucking bitch[88]» – услышанные горничной и четырьмя портье, внесшими за Александром Ивановичем чемоданы. Эти привезенные из Лондона слова немедленно разошлись по взволнованному Санкт-Петербургу, и весь взволнованный Санкт-Петербург теперь решал, относились услышанные слова непосредственно к мадам, или же, может быть, к горничной, или же к гостинице, или, вполне возможно, к погоде, потому что Александр Иванович, разумеется, прибыл в гостиницу мокрый до последней нитки, или же ко всей революционной обстановке в столице империи, или же, вовсе паче чаяния, к самой Российской империи. Словом, Александр Иванович прибыть на заседание отказался, сославшись на то, что нынче ему предстоит участвовать во встрече со студентами Университета и он никак не может манкировать предстоящим свиданием с молодежью. С будущим России!

Херман, одетый в шелковый китайский халат, сидел в глубоких кожаных креслах и курил сигару; драконы на халате изрыгали из пастей еще более красный, чем сам халат, совершенно уже невозможно горячий, словно бы в железоделательной печи, огонь, а посланцы Главбюро, капитан Васильев и помощник присяжного поверенного Мавродаки, стояли пред креслами на ковре.

– Il a parfaitement raison, messieurs, si les représentants de la commission viendra lors d’une réunion à l’université et annoncera sa décision sur le leader du Mouvement. Eh bien, vous savez? Et je suis très favorable aux élèves, je n’ai aucun doute. Ce sont mes souhaits.[89]

– Точно так.

– Ну, и за дело, гос… друзья мои, – Херман сделал некий помавающий жест рукою – дескать, все поняли и валите отсель.

Так что нынче на заседании в повестке дня стояло, как мы уже сообщили вам, несколько вопросов.

Во-первых, да-с, вопрос о лидере Движения, который, вопрос, тут же было предусмотрительно решено перенести в конец заседания. Во-вторых, вопрос о распределении мест, с которого решено было начать. В-третьих, вопрос о сообщениях и возможных совместных выступлениях с «Фабричным союзом», которого Председатель, фабричный кондитерской фабрики Серафим Храпунов, уже третий день ждал приглашения к разговору. Этот вопрос было решено обсудить, ежели останется время. В пункте «разное» предполагалось обсудить вдруг возникшие народные волнения на Петроградской стороне, могущие планомерному ходу революционных событий помешать, и сразу, еще до начала обсуждения, предложено было мосты на Неве к возможным выступлениям народа развести – не время еще для взятия императорской резиденции, поскольку сам Государь, проявляя неслыханную к Движению лояльность, высочайше допустил в столицу империи народных лидеров… Не время! И тут вот и понадобился инженер Красин, а Красин, извинившись, как раз и вышел из заседания вон. Кроме Красина, в мостах действительно никто в Главбюро ни хрена не понимал. Только что разве ездили всю жизнь по мостам в колясках.

Вышедший из дверей Красин, поговоривши со служителем, сделал было шаг обратно, в направлении к двери, но вдруг повернулся и шагнул прочь, по коридору на улицу. И вновь не удалось ему никуда двинуться – сзади крепко взяли Красина за локоть; Красин обернулся.

Пред ним стоял тощий жилистый старик с сильным, обросшим седою щетиной подбородком, с большим и тонким аристократическим носом над всклокоченными седыми усами; воспаленные глаза старика слезились, надетая на нем до пят рубаха была грязна. Старик стукнул разбитыми опорками, словно те были ботфортами со звенящими шпорами.

– Позвольте рекомендоваться вашему благородию! – четко произнес старик. – Артиллерии поручик князь Глеб Глебович Кушаков-Телепневский! – Старик улыбнулся кривой улыбкой, и из-за улыбки его на один-единственный краткий миг совершенно явственно возникло лицо Кати, Кати! Красин остолбенел. Действительно он тут после всего испытанного им сходит с ума, что ли, в доме умалишенных? А старик произнес:

– Будучи на пороге жизни вечной, ваша милость, имею сделать признание к вящей славе и процветанию государства Российского. Имею тайну раскрыть. Дозвольте говорить?

Тут же подскочил уже известный Красину санитар и цепко ухватил старика за воротник.

– Он не буйный, господин хороший, – отнесся санитар к Красину. – Не извольте беспокоиться. – Санитар размахнулся и со спины залепил старику оплеуху, голова старика качнулась и упала на подбородок. – Не буйный, изволите видеть, но иногда заговаривается. Инда бесперечь тайну какую раскрывает, кому ни попадя… – У! Сопля старая! – санитар вновь замахнулся, но не ударил. – А ничо, – он подхватил старика под мышки, поскольку ноги у того подогнулись, – в момент доташшым до палаты… То ись, в момент!.. А с вас, господин хороший, на поправку, то исть… Полагается поблагодарить, порядок такой, – санитар, как и давеча, протянул к Красину раскрытую ладонь.

– Сейчас, – сказал на это Красин, за последние два дня наладившийся быстро решать все вопросы, – сейчас. Повернись-ка, любезный, ликом своим ко мне, ежли просишь. Secundum facta sua retríbuam eis[90] – вдруг с-Дону-с-моря вспомнил Красин из латыни.

– Ась? – послушный санитар повернулся, и Красин уже со всем удобством, не боясь задеть старика, от души ударил кулаком санитара в зубы; ужасный раздался хруст, санитар рухнул на пол, вряд ли хотя пара зубов осталась у него во рту после этакого удара; и второй звук раздался сразу же – кегельный такой звук, с которым лысая санитарская голова ударила в железный пол. Ручка-то у Красина, мы вам уже говорили, ручка-то, значит, у Красина была дай Бог всякому. Красин успел подхватить старика.