Неистощимая - Игорь Тарасевич

И вот когда сегодня утром на полигоне зашла речь об институтских собаках, что, мол, непременно собаки задействованы в охране здания, Цветков взял и не распылил, нет, а просто-тки вылил на себя остатки Ц-08–66б, еще и мыслью не успев догнать, что препарат лишит обоняния любую собаку, он прежде о вспомогательном Ц-08–66б как об антисобачьем препарате и не думал вовсе. Да-с! А тут при словах «собаки учуют» вдруг встал, сунул руку за пазуху, достал запаянную десятимиллиграммовую ампулу, одним движением безо всякого надреза обломал головку и вылил половину себе на красные патлы, а половину за горло и даже рукою растер там, на горле, резкую влагу.

– Не учуют, блин, – великолепный сказал Цветков, прекрасно понимая, что занимается блефом и может подставить товарищей, но оказавшись не в силах поступить иначе. – Не учуют! Видали, блин? – он повертел пустой обломанной ампулкой.

Впрочем, у нас есть еще одно предположение, почему собака не учуяла Цветкова. Вряд ли противовшивый препарат действует на собачье обоняние. Дело в том, что соответствующим службам выдавалось не по сто, а по триста, а при выходе в наряд – и по четыреста грамм, поэтому от топочущих и гогочущих охранников шел такой водочный дух, что даже какой-нибудь акуле, плыви она тут в цветковском коридоре, – а акулы, дорогие мои, чуют запахи за несколько километров, – даже акуле не удалось бы сейчас учуять Цветкова.

И теперь Цветков медленно, с каждый шагом прислушиваясь, подошел к бывшей своей лаборатории. Наборная замковая панель на двери оказалась замазана какой-то застывшей гадостью, из которой выходила проволочка с пломбой. Цветков задумался лишь на мгновенье. Его, конечно, инструктировали перед делом – как в каком случае поступать, но, честно вам признаемся, дорогие мои, весь инструктаж сейчас вылетел из цветковской головы начисто. В такие минуты самое лучше – положиться на интуицию, на подсказки – кого? Бога, своего собственного alter ego? – на внутренние положиться подсказки; люди, бывало, и – чаще всего – погибали при этом, но случалось, что иногда и находили решение; всяко бывало. И Цветков вытянутым пальцем попробовал тонкую пленочку, залившую панель – не пружинила! Пленочка вдавливалась, не пружинила! Бездельники, охранявшие здание, все делали спустя рукава. Пальцы сами помнили движения, Цветков даже глаза прикрыл, чтобы не ошибиться и полностью довериться мышечной памяти – сквозь заливку набрал, точнехонько попадая по кнопкам, код – 8831. Замок оглушительно – показалось в полной тишине Цветкову – оглушительно щелкнул, всосал в себя двойной язычок, и дверь сама, подтолкнутая пружиной доводчика, приоткрылась. Электропитание даже не отключили, козлы охранительные! Открылась дверь!

Заранее вам скажем, дорогие мои, что сезам в лаборатории работал все-таки не так, чтобы слишком хорошо, и вслед за бочком втершимся в лабораторию Цветковым сам не закрылся, оставив щелочку. А Цветков, у которого кровь стучала в ушах, как ковальный молот в металлургическом цеху, Цветков дверь-то за собою запереть забыл. Хорошо это вышло или плохо, вы уж решайте сами по последующим обстоятельствам. Сейчас все расскажем.

Но прежде, дорогие мои, очередное признание. Состоит оно в следующем: профессор Константин Константинович Цветков, сам не зная зачем, накануне закрытия своей лаборатории совершил тяжкое – мы не шутим – тяжкое должностное преступления. Врать не станем, потому что мы никогда не врём – Костя вовсе не прозревал будущее и зачем сделал то, что сделал, мы не знаем. А чего не знаем, того, значит, как уж не раз мы говорили, того не ведаем. Да он, повторяем, и сам не знал, зачем. Вздорный он был человек, Цветков. Сейчас Цветков явился на прежнее место службы, чтобы преступление свое усугубить невероятно.

Он огляделся в темноте. Казалось, ничто не изменилось в лаборатории с того дня, когда в нее в самый разгар работы неожиданно вошли несколько военных с автоматами и предложили Цветкову немедленно из помещения лаборатории выйти и отправиться в дирекцию, даже электронный микроскоп не дали выключить, за которым Костя в тот миг сидел. В дирекции Цветкову объявили о временном прекращении всех работ, дали подписать какую-то бумагу о глобальном и тотальном его, подполковника Цветкова, обещании молчать решительно обо всем, что ему известно о Божием мире и о работе его лаборатории, и о выплате ему ежемесячной компенсации, которую действительно начали с того дня выплачивать… Да, ничего не изменилось. Даже маска, брошенная на стол, там и валялась, словно бы свидетельствуя о поспешном бегстве хозяев. Цветков положил нож рядом с маскою и моментально маску эту на себя пристроил, шагнул к шкафчику, открыл – несколько таких же масок спокойненько лежали на полках! Цветков вытащил из кармана пластиковый пакет, бросил туда маски и, теперь уже совершенно уверенный в успехе, подошел к серому промышленному холодильнику – точно такие вы видели в подсобке любого общепитовского заведения, дорогие мои – ну, когда общепитовские заведения еще существовали и обладали подсобками. Холодильник натужно и хрипло урчал, говоря о том, что охрана, выведя Цветкова, просто-напросто наскоро запечатала дверь, даже не поинтересовавшись, чем тут занимался этот краснорожий чудик и ничего – вы можете себе представить? мы, так запросто можем – ничего в лаборатории не осмотрев и ничего не предприняв, ни один прибор не отключив.

Цветков попытался открыть верхнюю левую дверцу – та не подавалась. Цветков дернул со всей своей силой, и дверца не то, чтобы открылась, а отвалилась с краканьем и треском. Почти все пространство камеры занимал чудовищный ледяной нарост. За время цветковского отсутствия никто сюда не заходил и никто, значится, и не подумал прибор размораживать. Цветков усмехнулся. Одновременно с открытием дверцы, холодильник, не выдержав давно им ожидаемого, но неожиданного в себя вторжения, утробно щелкнул и, задрожав, выключился, свет в нем погас; запахло паленым – обмотка двигателя наконец-то сгорела. Цветкова это теперь не интересовало. Тщательно проверив на себе крепление маски, он просунул руку в самую глубину камеры, вытащил, обламывая ледяные торосы, голубой примерно полметра на полметра, покрытый изморосью плоский пластмассовый кейс с металлическими накидными щеколдами, отбросил обе щеколды. Внутри кейса находился рифленый резиновый штатив, когда-то полный большими запаянными ампулами, формой похожими на патроны к крупнокалиберному пулемету. Видали когда-нибудь? А теперь только в двух ячейках стояли целые, нетронутые ампулки. На каждой ампуле цветковской рукою маркером черным было написано – «физраствор». Любой студент юрфака вам скажет, дорогие мои, что сия надпись цветковским почерком – состав преступления. Вы, конечно, уже догадались, что это был за физраствор, дорогие мои? Да, Ц-14-а3. Не все сдал Цветков накануне своей отставки. Не все! Да-с! Не все! Две оставил. И пристроил зачем-то к себе в холодильник. Цветков тихонько засмеялся своей победе. Он понимал, что теперь надо было закрепить ее еще и вербально, и он тихонько проговорил, обращаясь неведомо к кому – к ним, ко всем к ним обращаясь:

– Так-то, блин! Бллин! Так-то вот, ннна хрен! В жопу вас всех вытрахал, блин, сссуки трраханные! В жопу вытрахал, блин! Как Светку, блин! Как Светку!

И тут же, словно бы в ответ, за спиною Цветкова раздалось тихое рычание. В ужасе он оглянулся.