Философия повседневных вещей, 2011 - Вячеслав Корнев

оговорок, описок, банальностей - всего того, что называется пустой речью. «Истина - в самом тексте, в словах, между ними, в букве, в инстанции буквы. Истина между языком и речью»99.

Так что «глупые» сценарии и фильмы полезны тем, что они выбалтывают и гиперболизируют проблемные пунктики идеологии или обывательского сознания. С этой позиции голливудское кино (симптоматично называемое «фабрикой грез») следует анализировать как структуру свободного фантазирования или сна. Здесь лишь, как во сне, поменялось местами приятное и пугающее, женское и мужское, а что-то стало избыточным, сгущенным, гротескным и поневоле бросается в глаза.

Можно, например, просто поменять местами актеров и декорации, «переднюю» и «заднюю» сцены, обращая внима-ние на связующие элементы многих «пустых» фильмов. Вот для образца стандартный молодежный «ужастик» «Я знаю, что вы сделали прошлым летом» (I Know What You Did Last Summer, режиссер Джим Гиллеспи, 1997). Здесь на деле пугает не история убийства и наказания, но своеобразные декорации картины. Сюжет образуют события, разделенные одним годом: в первый раз мы встречаем героев накануне школьного выпускного вечера, полных надежд и всепобедительных планов, во второй, через год, - разочарованных и морально сломленных субъектов, ощутивших себя в роли заурядных социальных винтиков. И именно это обстоятельство, на мой взгляд, вызывает зрительскую эмпатию и возбуждает общую для многих фобию. Страшно то, что человек в большинстве случаев не может самореализоваться, и особенно остро ощущает это провинциальная молодежь в момент, когда ей декларативно «открывают все жизненные дороги».

Подобная логика действует в кинофильме М. Найта Шья-малана «Знаки» (Signs, 2002), где рассказывается о жутком вторжении инопланетян, но вместе с тем восстанавливается травматическая история конкретного персонажа (роль Мела Гибсона), потерявшего в автокатастрофе жену. Причиной гибели стал сосед-иммигрант (роль самого режиссера картины - индуса по национальности). Совершенно прозрачен монтаж фильма, перемежающий картины нашествия инопланетян воспоминаниями героя об этом убийстве. Так, жестокие инопланетяне ассоциируются с иммигрантами, а истинным смыслом сюжета оказывается травматическая ксенофобия провинциального обывателя - типичного американца.

7. Буквализация сюжета и образа

Еще проще интерпретировать смыслы фильмов, обращая внимание на некие буквализации ключевых идей и желаний.

241

Например, само строение города будущего в фантастических фильмах воспроизводит социальные противоречия в самом отчетливом виде. От внешнего мира этот город обычно отделен высокой стеной или щитом (фантом идеологической ксенофобии). Иерархия окраин и центра, высоких и низких зданий символизирует классовые диспропорции. Принадлежащие отдельным этническим группам кварталы моделируют межнациональную рознь...

В мифах о всевозможных восстаниях машин («Терминатор», «Матрица», «Трон» и др.) реализуется, на мой взгляд, не примитивная технофобия, но страх перед отчужденной технологичностью поведения и мышления самого человека. Страшно, что человеческие отношения превращаются в технику, а субъект - в дистанционно управляемого робота.

Таким же точно образом, буквализуются многие повседневные банальности: работа - это наказание (фобия перед производственным сектором или вытеснение труда в рекламе и кинофильмах), жизнь человека стоит не дороже пули (истина жанра боевиков), собственность - это кража (знаменитый лозунг Прудона иллюстрируется большинством сюжетов о крупном ограблении как почти безальтернативном способе начать новую, счастливую жизнь). Брутальность, авантюрность, сексуальная несдержанность, героика и сама жанровая структура коммерческого кино (боевики, эротика, приключения, фантастика и т. п.) компенсируют пошлость и предсказуемость повседневной жизни.

242

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Для меня проблема повседневности всегда имела личное измерение. У меня тот же негативный комплекс повседневности, как и у всех, кто ею занимается. Я всю жизнь ношусь с антимещанским пафосом: главное, дескать, не быть вещистом, потребителем. Стараюсь по возможности дистанцироваться от коллективных психозов. Но, рассуждая здраво, это почти невозможно.

Есть общий философский пунктик в отношении сферы повседневности. Эпитеты «низкой», «ложной», «гнетущей», «выхолощенной» бытовой реальности - это симптомы своеобразного эдипова комплекса интеллектуальной культуры, выделившейся из повседневного мира, но всегда вынужденной позиционировать свое несходство с ним. И в большинстве эссе книги я фактически присоединился к этой аналитической традиции, несмотря на все предварительные оговорки. Впрочем, играть роль адвоката я тоже не собирался. Для меня все так же очевидно, что многие увлечения повседневного сознания носят характер маний и неврозов. Другое дело, что смысл этих невротических реакций - не столько само потребление или «бегство от свободы», сколько бессознательная экзистенциальная индукция. Разумею под этим безотчетное стремление к самореализации в сублимированном до любопытства познании, в зауженном до кухонной готовки творчестве, в сведенной к труду потребления физической работе и т. п.

243

С этой точки зрения повседневность вообще есть место встречи самых противоречивых тенденций: усреднения и выхода за границы нормы (что реализуется, например, в мифологии о голливудских «звездах», осуществивших заветную «американскую мечту», ставших эталоном исключительности и вместе с тем - персонификацией образцовой нормы амбициозности, карьеризма, индивидуализма), рассеянности и сосредоточенности, пассивности и активности («интерпассивности» и «интерактивности»), пустоты и содержательности, абстрактного и конкретного гуманизма и т. п.

Сущность повседневного сознания с позиций экзистенциальной философии состоит в безуспешной попытке игнорировать человеческую субъективность субъекта, озаботиться отсутствием заботы, попытаться избежать неизбежной встречи с собственной экзистенцией.

Амбивалентность и противоречивость повседневного опыта прямо связана с парадоксальной категорией желания, определяемого как «налично данное отсутствие», «синтез притяжения и отталкивания», «травма-наслаждение». Диалектика желания, на мой вкус, тоньше и эффективнее, чем другие схемы объяснения противоречий повседневного мира - например, диалектики рабства - господства, классовой борьбы, производительных сил - производственных отношений. Чтобы понять это, стоит сравнить теорию желания с теорией потребления или даже с модной концепцией симуляции, «общества спектакля» и т. п. Проблема потребления, например, не может быть удовлетворительно решена с помощью инструментов политэкономии и ее мифов о неотчуждаемых потребностях. Позитивистское объяснение феномена потребления приписывает ему рациональные формы и цели. Но на деле у потребления не только нет границ, но нет и ясных резонов. Это чистая страсть, безумное желание, кризисное самоощущение.

244

Мифологическая борьба с врагами здоровья в рекламе или с инопланетными захватчиками в киномейнстриме -это выражение общего кризиса повседневного сознания, его мучительной борьбы с самим собой. Ирония здесь в том, что последствия всякий раз выступают против своих предпосылок. Таков рекламный трюк, например, с вызывающим зуд и перхоть шампунем, который подается как средство против перхоти. Его нужно применять все чаще, минимум ежедневно, смывая всякий раз последствия собственной вредной деятельности100. Все чаще нужно чистить зубы (и уже не только зубы, но и язык), пользоваться маскирующей раздражение косметикой, ковыряться в ушах ватными палочками. Это постоянное физическое раздражение обывателя - симптом перманентного нервного срыва, неуверенности и отчаяния что-либо изменить в собственной жизни (женщинам, кстати, проще: реклама предлагает решительно изменить жизнь,