Длинные версты - Владислав Конюшевский

Собеседник вздохнул:

– Эх… я даже не столько их опасаюсь, сколько волнений в тылу. Этих «мотивированных» набралось в общей сложности около одиннадцати тысяч. При очень скудном обеспечении боеприпасами. А почти тридцать тысяч остались там – в глубине полуострова. Что им в голову может взбрести? Ведь кто-то вообще бандитом стал, которого лишь стенка образумит. Кто-то в сторону УНР глядит. Большинство просто воевать не хочет.

Я криво усмехнулся:

– Ну, вот это большинство сейчас нормальные комиссары вовсю обрабатывают. И никуда они в конечном итоге не денутся. А остальных разъясним со временем. И бандитов, и поклонников цветов шведского флага.

Товарищ Арсений помялся, опять вздохнул и, просительно глядя, выдал:

– Слушай, Чур, может, на хрен этот твой рейд, а? Может, все-таки останешься? Ведь вы реально наиболее боеспособная часть. Да и вообще… ведь только от одного твоего имени все здешние горлопаны сразу шелковыми становятся. А этот рейд… нет, я понимаю рвать коммуникации противника, но пытаться уничтожить штаб дивизии… Там ведь одной охраны будет больше трех твоих сотен. И что это вообще даст? Или ты думаешь, что у немцев это последние генералы?

Хм, собеседника можно понять. Сейчас у него вроде все есть – и люди, и техника, и общая (неоднократно проговоренная) стратегия. Но все равно оставаться без моей поддержки ему несколько бздливо. Вот и надеется человек в последнюю секунду изменить уже принятые планы. Но смысла в этом не было, поэтому ответил, о чем говорилось не раз:

– Вовсе нет. Не последние. Но ты сам понимаешь – уничтожение командования, вкупе с нарушением снабжения, сразу замедлит темпы наступления. Да и новое начальство может оценить сложившуюся обстановку по-другому и вообще отказаться от дальнейшего продвижения. А нам сейчас каждый месяц на счету. Помнишь, что товарищ Жилин говорил насчет того, что в Германии ведется плотная работа? Ну вот. Глядишь, и они у себя своего кайзера скинут. А там уже совсем другие песни начнутся.

М-да… когда Иван мне рассказал о том, что в нашем времени немцы еще в конце сентября начали переговоры с Антантой, понимая, что положение Германии безнадежно, я был несколько удивлен. Просто думал, что сначала вышибли кайзера, а потом капитулировали. Оказалось – был не прав. Пятого ноября немецкое правительство приняло четырнадцать пунктов президента Вильсона, как основу для мирных переговоров. А одиннадцатого ноября была подписана капитуляция. При этом еще десятого Вильгельм сдернул в Нидерланды, откуда чуть позже и подписал отречение.

Только вот вся фишка была в том, что сейчас события могут развиваться несколько по-другому. В нашем времени (как, впрочем, и сейчас) фрицам приходилось очень туго. И существование к восемнадцатому году они вели совершенно полуголодное. Но народ, ради победы, был готов терпеть все лишения. И подписание Брестского мира воодушевило население рейха до невозможности. Казалось – вот оно! Еще чуть затянуть пояса – и все закончится! На этой волне энтузиазма они протянули еще восемь месяцев.

Только сейчас все происходило совсем не так. Да, Россия практически не оказывала сопротивления, но ведь и победы никакой не было! Не было, так сказать, никаких крупных позитивных новостей. Ну, наступают бравые тевтонцы на востоке, и что? С других сторон Антанта как давила, так и давит. И жрать практически нечего. Поэтому Жилин предполагал, что капитуляция немцев может произойти гораздо раньше. Не осенью, а в середине или даже в начале лета. То есть буквально полтора-два месяца и немчура сдуется. А если учесть, что кайзер заболел испанкой[27], события могут еще и ускориться.

Именно поэтому я Фрунзеэ говорил о месяцах. Тот лишь повздыхал, принимая мою правоту. А уже вечером, перед моим уходом к батальону (рейд намечался с утра), пожимая руку командующему фронта, решил его немного отвлечь:

– Михаил Васильевич вопрос есть. Интимный.

Тот удивился:

– Да?

– Ты вот буквально каждой буквой своей фамилии дорожишь?

Собеседник прищурился:

– Поясни.

Я улыбнулся:

– Просто каждый раз называя тебя по фамилии, я ощущаю себя немножко грузином. Вот сам послушай, товарищ Фрунзе, э!

Михаил улыбнулся в ответ:

– И что предлагаешь?

– Убери последнюю букву и останется – Фрунзе. Коротко и хлестко, словно удар клинка. Понимаю, что не мне с трехбуквенным ФИО подобное рекомендовать, но ты подумай. Ведь звучит!

Комфронта на пару секунд замолк, обкатывая идею, и кивнул:

– Я подумаю. – После чего притянул к себе и, похлопывая по спине, пробурчал: – Ты там сдуру сгинуть не вздумай. Ты нам всем очень нужен.

Что ответить? Остается только благодарно хмыкнуть в ответ:

– Я знаю!

Привстав на колено, я наблюдал в бинокль за ротной колонной кайзеровских войск, размеренно топающей по проселку. Наблюдал и радовался – хорошо идут. Не растягиваясь, соблюдая заложенные в уставе требования дистанций на марше. А это значит, что наши задумки были верными и основное ядро роты (может, за исключением обоза) сразу должно попасть под удар. Михаил, сосредоточенно сопящий рядом, подтвердил мои мысли:

– Вроде правильно рассчитали. Только офицеры что-то сильно вперед вырвались.

Часть комсостава, едущего на коняшках в голове роты, действительно слегка увлеклась, но это не представляло никакой угрозы планам. Что нам эти пять человек? Главное, что головной дозор уже проскочил дальше, а боковые нас не увидели. И соответственно, буквально через минуту мы будем наблюдать, как сработает первая в этом мире полноценная минная засада. Хотя, наверное, надо по порядку…

Как я уже говорил, после наших сольных выступлений добровольцы в батальон поперли косяками. Мне было не до собеседований, но некоторые все-таки проходили через мои руки. Вот одним из них и стал бывший мичман – Пташкин Михаил Анатольевич. В первую секунду от вида этого морячка в офицерской тужурке я аж опешил. Уж очень у него физиономия характерная была. Особенно выделялся шрам на брови и верхней части щеки, делающий рожу добровольца совершенно бандитской. Ей-богу, встреть такого в темном переулке, стрелять бы стал сразу и без предупреждения. Но начавшаяся беседа почти сразу переломила все предубеждения. А когда Пташкин первым заговорил о минной войне, я понял – это то, что мне нужно.

Ведь те же мины, как концептуальную идею, придумали давно. Только порох освоили, так сразу начали соображать, как бы половчее его применить в деле смертоубийства? Но с порохом получалось не очень. Эффект был лишь в случае использования очень больших объемов. Да и капризен он: чуть подмок и всё – толку не будет. Зато после изобретения взрывчатки дело сразу сдвинулось, и первые мины (в более-менее привычном нам понимании слова) начали использовать еще американцы в своей гражданской войне[28].