Зов Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт

Что было дальше, я никогда не узнаю. Возможно, у меня была галлюцинация, вызванная мощным взрывом немецкого снаряда, попавшего в наше здание прямой наводкой – кто станет это отрицать, если из-под обломков выбрались только мы с Уэстом? Мой друг до того, как исчезнуть, любил порассуждать на эту тему, но иногда ему становилось не по себе: странно, что у нас обоих была одна и та же галлюцинация. В сущности произошла простая вещь, однако чреватая ужасными последствиями. Отвратительно шаря вокруг себя руками, труп приподнялся, и мы услышали звук. Слишком ужасный, чтобы назвать его голосом. Но самым ужасным был не тембр. И не смысл услышанного – это была простая фраза: «Прыгай, Рональд, ради бога, прыгай!» Весь ужас крылся в источнике звука. Ибо он исходил из огромного чана в проклятом угла, где копошились черные тени.

VI. Имя им легион

После того как год назад доктор Герберт Уэст исчез, бостонская полиция не раз меня допрашивала. Они подозревали, будто я что-то утаиваю, а возможно, и кое-что похуже. Но я не мог сказать им правды – они бы все равно мне не поверили. Разумеется, им было известно, что деятельность Уэста выходила за общепринятые рамки. Он проводил свои жуткие эксперименты по оживлению мертвых тел так давно и так широко, что о полной секретности не могло быть и речи. И все же последняя катастрофа, от которой я до сих пор не могу прийти в себя, настолько изобиловала элементами дьявольской фантазии, что даже я сомневаюсь в реальности увиденного.

Я был ближайшим другом и верным помощником Уэста. Мы встретились давно, еще на медицинском факультете, и с первых дней я принимал участие в его ужасных исследованиях. Он настойчиво пытался усовершенствовать раствор, который вводился в вену недавно умершего человека, чтобы вернуть его к жизни. Для этих опытов нам требовалось много свежих трупов, и добывали мы их весьма необычными способами. Иногда наши эксперименты заканчивались поистине ужасно: жуткие комья мертвой плоти Уэст пробуждал к тошнотворной, слепой, бессознательной жизни. Обычно результаты наших опытов бывали именно такими. Пробудить разум можно только у совершенно свежего трупа, пока еще не начался распад клеток мозга.

Нужда в безупречно свежих трупах и погубила Уэста. Достать их было негде, и он посягнул на жизнь здорового, полного сил человека. Борьба, шприц – и мощный алкалоид превратил беднягу в чрезвычайно свежий труп. Успех эксперимента был впечатляющим, но недолгим. Уэст вышел из него с опустошенной, огрубевшей душой и тяжелыми взглядом, который он, случалось, останавливал на особо крепких людях с особо чувствительным мозгом. Со временем я стал смертельно бояться Уэста: он точно так же начал поглядывать и на меня. Казалось, люди не замечали этих взглядов, однако заметили мой страх, который и послужил основанием для нелепейших подозрений после того, как Уэст исчез.

На самом деле Уэст боялся еще больше моего. Из-за своих омерзительных занятий он вынужден был вести жизнь затворника, опасаясь каждой тени. Временами он боялся полиции, а временами испытывал подсознательный смутный страх перед жуткими созданиями, в которых он вдохнул болезненную жизнь, но не успел ее отобрать. Обычно Уэст завершал свои опыты выстрелом из пистолета, но в некоторых случаях оказался недостаточно расторопным. Первый наш подопытный оставил на своей могиле следы когтей. Профессор из Аркхема сделался людоедом, но был изловлен и заточен в сефтонский сумасшедший дом, где целых шестнадцать лет бился головой о стены. О других, возможно, уцелевших объектах наших опытов говорить сложнее: в последние годы научные интересы Уэста выродились в нездоровую причудливую манию, и все свое незаурядное мастерство мой друг употреблял на оживление отдельных частей человеческого тела, которые он иногда присоединял к чужеродной органической ткани. Со временем страсть Уэста приняла совершенно уродливую форму, и о многих его экспериментах невозможно даже заикнуться в печати. Мировая война, на которой мы оба служили хирургами, лишь усугубила эту страсть.

Когда я говорю, что страх Уэста перед своими созданиями был смутным, я прежде всего хочу подчеркнуть сложную природу этого чувства. Отчасти его страх был вызван просто знанием о существовании безымянных монстров, а отчасти – пониманием опасности, которую они могли бы представлять для него при определенных условиях. То, что они исчезли, придавало ситуации особую остроту: если не считать бедняги в сумасшедшем доме, Уэст ничего не знал о судьбе своих креатур. К этому примешивался еще более неопределенный страх: совершенно фантастическое ощущение, испытанное нами в ходе необычного эксперимента в 1915 году, когда мы служили в канадской армии. В разгар жестокой битвы Уэст оживил сэра Эрика Морланда Клапем-Ли, нашего коллегу, кавалера ордена «За безупречную службу». Тот знал об опытах Уэста и был способен их повторить. Чтобы изучить возможность квази-разумной жизни в теле, Уэст удалил у трупа голову. За несколько мгновений до того, как здание, в котором мы работали, было стерто с лица земли немецким снарядом, обезглавленное тело совершило несколько осмысленных движений. Но самое невероятное заключалось в том, что мы оба отчетливо слышали жуткие членораздельные звуки, которые издала отрезанная голова, лежавшая в темном углу лаборатории. Немецкий снаряд оказался к нам милостивым – отчасти. Однако Уэст так никогда и не узнал, одни ли мы уцелели после обстрела. Порой он делал разные предположения о том, как может повести себя обезглавленный хирург, владеющий искусством оживления трупов.

В последние годы Уэст жил в роскошном особняке близ одного из старейших кладбищ Бостона. Он выбрал это место из символических и эстетических соображений: большая часть захоронений относилась к колониальному периоду и, следовательно, не представляла интереса для ученого, ставящего опыты на абсолютно свежих трупах. В подвальной лаборатории, которую тайно строили иностранные рабочие, стояла большая электрическая печь, с помощью которой мой друг мог легко и быстро избавляться от трупов или отдельных частей человеческого тела, как бы в насмешку соединенных с чужеродной тканью – мрачных свидетельств кощунственных развлечений владельца дома. Копая этот подвал, рабочие наткнулись на древний подземный ход, который, несомненно, вел к старому кладбищу, однако не мог соединяться ни с одним из известных склепов, так как располагался слишком глубоко. Проведя некоторые подсчеты, Уэст пришел к заключению, что ход ведет в тайную камеру, расположенную под склепом Авериллов, последнее захоронение в котором датировалось 1768 годом. Я вместе ним осматривал изъеденные временем, влажные стены, обнажившиеся под ударами лопат и мотыг, и уже предвкушал мрачное удовольствие, которое сулит нам раскрытие древних могильных тайн, однако впервые в жизни страх возобладал у Уэста над природным любопытством, и мой товарищ проявил слабость, приказав заделать отверстие и заштукатурить стену. Вплоть до дьявольской ночи, когда наступила развязка, эта стена оставалась нетронутой.

Говоря о слабости Уэста, я должен заметить, что она касалась лишь его душевного состояния и внешне никак не проявлялась. Он был таким, как прежде: спокойным, сдержанным, светловолосым, худощавым, за стеклами очков все так же поблескивали голубые глаза, и весь его юношеский облик, несмотря на терзавшие Уэста страхи, с годами никак не изменился. Он казался спокойным даже тогда, когда вспоминал о следах когтей на могиле и оглядывался назад, когда вспоминал о кровожадном маньяке, грызшем зубами сефтонскую решетку. Час расплаты настал, когда мы как-то вечером сидели в нашем общем кабинете и Уэст, изредка поглядывая на меня, читал газету. Листая мятые страницы, он наткнулся на странный заголовок – и словно безымянный гигантский коготь настиг его шестнадцать лет спустя. В сефтонском сумасшедшем доме, в пятидесяти милях от Бостона, произошло нечто ужасное и непостижимое. Случай этот всполошил всю округу и привел в замешательство полицию. Перед рассветом несколько человек в полном молчании вошли в помещение, и их предводитель разбудил служителей. Грозного вида военный говорил, не разжимая губ. Его голос, напоминавший голос чревовещателя, казалось, исходил из большого черного ящика, который тот держал в руках.