Наш человек в Гаване - Грэм Грин

— Попробуйте этот алый тон. Нет, уголки рта не мажьте. Дайте, я вам покажу.

Уормолд думал: «У меня нет ни мышьяка, ни цианистого калия. Да и случая выпить с ним, наверно, не представится. Надо было тогда насильно влить ему в глотку виски. Легче сказать, чем сделать, — это ведь не трагедия Шекспира, да и там бы понадобилась отравленная шпага».

— Вот. Понимаете теперь, как это делается?

— А румяна?

— Зачем вам румяна?

— Какими духами вы душитесь?

— «Sous le vent»[47].

«Гассельбахера они застрелили, но у меня нет пистолета», — думал Уормолд. — А ведь пистолет должен входить в инвентарь нашей конторы как сейф, листы целлулоида, микроскоп и электрический чайник». Он ни разу в жизни не держал в руках пистолета; но это не беда. Надо только подойти к Картеру поближе — быть от него не дальше, чем от той двери, из-за которой доносятся голоса.

— Давайте сходим вместе в магазин. Вам, наверно, понравится запах «Indiscret»[48]. Это Ланвен.

— Ну, судя по названию, в них не больно-то много темперамента.

— Вы еще совсем молоденькая. Вам не нужен покупной темперамент.

— Но мужчину нужно подзадорить, — сказала Милли.

— Вам достаточно на него поглядеть.

— Да ну?

Уормолд услышал смех Беатрисы и с удивлением посмотрел на дверь. Мысленно он давно пересек границу и совсем забыл о том, что он еще здесь, по эту сторону, с ними.

— Ну, до такой степени их подзадоривать не стоит, — сказала Беатриса.

— Вид у меня томный?

— Скорее пылкий.

— А вам скучно оттого, что вы не замужем? — спросила Милли.

— Если вам хочется спросить, скучаю ли я по Питеру, — нет, не скучаю.

— А когда он умрет, вы опять выйдете замуж?

— Вряд ли я буду так долго ждать. Ему только сорок.

— Ах да, у вас ведь, наверно, разрешается выходить во второй раз замуж, если это можно назвать браком.

— По-моему, это самый настоящий брак.

— Мне-то придется выйти замуж раз и навсегда. Вот ужас!

— Большинство из нас всякий раз думает, что выходит замуж раз и навсегда.

— Мне куда удобнее быть любовницей.

— Вряд ли вашему отцу это понравится.

— А почему? Если бы он опять женился, он бы и сам оказался в таком положении. И она ему была бы не настоящая жена, а любовница. Правда, он всегда хотел жить только с мамой. Он мне сам это говорил. Вот у них был настоящий брак! Даже доброму язычнику — и тому не дано нарушать закон.

— Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.

— Кому им?

— Монахиням.

— А-а… Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.

«В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».

Милли спросила:

— Вы любите моего папу?

Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды, где сказано, как сражаются голыми руками». Он поглядел на свои руки, они не внушали доверия.

Беатриса сказала:

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Я видела, как вы на него смотрели.

— Когда?

— Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?

— Да, очень приятно.

— Нехорошо, — сказала Милли. — Вам стыдно его любить.

Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».

— А если бы я его любила, что тут плохого?

— Он женат.

— Милли, детка, берегитесь общих правил. Если бог есть, то не он создал общие правила.

— Вы его любите?

— Я этого не сказала.

«Нет, единственный способ — это застрелить его; но где достать пистолет?»

Кто-то вошел в дверь; он даже не поднял головы. Приемник Руди истошно завопил в соседней комнате. Голос Милли произнес:

— Мы и не слышали, как ты вернулся.

Он сказал:

— Я хочу тебя кое о чем попросить, Милли…

— Ты подслушивал?

Беатриса спросила:

— Что случилось? Что-нибудь неладно?

— Несчастный случай.

— С кем?

— С доктором Гассельбахером.

— Серьезный?

— Да.

— Ты боишься сказать нам правду? — спросила Милли.

— Да.

— Бедный доктор Гассельбахер!

— Да.

— Я попрошу капеллана отслужить по обедне за каждый год, который мы с ним дружили.

Напрасно он старался поделикатнее сообщить Милли о смерти доктора. Ведь смерть в ее глазах — переход к райскому блаженству. Когда веришь в рай, — мстить бесполезно. Но у него нет этой веры. В христианине милосердие и всепрощение не добродетели, они даются ему слишком легко. Он сказал:

— Приходил капитан Сегура. Он хочет, чтобы ты вышла за него замуж.

— За такого старика?! Никогда больше не сяду к нему в машину!

— Я тебя прошу сделать это еще раз — завтра. Скажи ему, что мне надо его видеть.

— Зачем?

— Я хочу сыграть с ним в шашки. В десять часов. Тебе с Беатрисой придется на это время куда-нибудь уйти.

— А он ко мне не будет приставать?

— Нет. Ты ему скажи, чтобы он пришел поговорить со мной. Скажи, чтобы принес свой список. Он поймет.

— А потом?

— Мы едем домой. В Англию.

Оставшись вдвоем с Беатрисой, он сказал: