Идущие на смерть приветствуют тебя - Данила Комастри Монтанари

— Нам так не кажется! — хором воскликнули Кастор и Парис, сердито глядя на него.

Июльские иды

Большие празднества закончились накануне вечером сказочной трапезой и маскарадом, устроенными Помпонией, которая по этому поводу предстала в одеяниях Исиды, а Сервилий восседал рядом с нею в облачении фараона.

В доме Аврелия все еще переживали уход Ксении. Кастор нервничал и ходил по коридорам мрачный, как корова перед жертвенным алтарем.

— Да ладно же, не может быть, чтобы она была так дорога тебе, — пытался утешить его Аврелий.

— Ах, хозяин, знал бы ты, какие у нее руки — нежные, когда ласкает, и ловкие, когда запускает их в кошелек! Она ведь унесла все мои сбережения — все исчезло вместе с самыми дорогими воспоминаниями и со всеми пряжками, которые я позаимствовал у тебя за годы почетной службы!

— Ничего, возместишь потерянное благодаря подарку, который тебе сделал император, — ободрил его патриций, радовавшийся в глубине души, что воровка выбрала Галлика, а не хитрого секретаря или, что оказалось бы еще хуже, не честного управляющего. — И потом, на днях мы отправимся в Байи,[67]и уж там ты найдешь способ утешиться. В термах всегда много матрон, которые охотно позволяют ухаживать за собой.

— Не в силах ждать, пока приедем в Байи, у меня слишком плохое настроение. Мне необходимо как-то отвлечься, и оказалось бы очень мило с твоей стороны, если б ты придумал мне какое-нибудь развлечение…

— Что скажешь о походе в публичный дом, Кастор? Выберешь какую захочешь девушку.

Грек с возмущением посмотрел на него:

— Ты явно недооцениваешь меня, хозяин, если считаешь, что какая-то простая девка из лупанария может заменить в моем сердце неповторимую Ксению!

— Ну тогда, может, изысканная гетера, например…

Кастор словно вернулся к жизни:

— Я подумал о Цинтии, хозяин, может, вместе отправимся к ней?

— Но это же самая дорогая куртизанка в Риме! Среди ее клиентов только министры и сенаторы… — неуверенно возразил Аврелий, хотя уже понимал, что уступит просьбе секретаря.

— Вот и прекрасно, только пойду переодену тунику, и поедем! — живо отозвался александриец.

«Конечно, ни о каком разбитом сердце и речи нет, как хотел убедить меня этот комедиант», — подумал Аврелий. А для Париса уход Ксении действительно оказался тяжелым ударом, бедняга строил уже такие сладостные планы!

И в самом деле, вот уже три дня управляющий скрывался в своей комнате, словно раненое животное…

И «раненое животное» в этот момент появилось в дверях, одетое в точно такую же зеленую, как у Кастора, тунику — единственное воспоминание о неверной возлюбленной. Небритое, изнуренное лицо носило следы тяжелых переживаний, но в страдающих глазах читалась новая, незнакомая решимость.

— Я слышал, о чем вы говорили и куда собрались. Вернетесь поздно, надо полагать.

— Не беспокойся, Парис, иди ложись спать, не нужно нас ждать, — поспешил заверить его Аврелий, прекрасно зная, что думает благонравный управляющий о куртизанках, и желая избежать бог знает какого по счету выговора.

— Не в этом дело… — заговорил вольноотпущенник.

— Так в чем? Скажи, что тебе дать, — может, травяной настой, чтобы уснуть? — заботливо поинтересовался патриций, не решаясь предложить хороший кубок фалернского, ведь скромный управляющий неизменно воздерживался от вина.

— Вообще-то я подумал… — Парис покраснел как мак, а потом произнес что-то невнятное.

— Что? — переспросил Аврелий, не поняв.

Тогда Парис собрался с духом и еле слышно проговорил:

— Вообще-то я подумал, а что, если и мне пойти с вами… — и в смущении опустил голову.

От изумления Аврелий так и замер, открыв рот.

И тут же раздался глухой удар. Стоявший в дверях Кастор, услышав просьбу Париса, не выдержал потрясения и грохнулся об пол.

Вскоре длинная процессия из рабов, глашатаев и опахальщиков двинулась в путь.

Аврелий сидел в своем новехоньком паланкине между Парисом и Кастором. На обоих были великолепные шелковые зеленые туники.

— Дорогу паланкину сенатора Стация! — кричали глашатаи, размахивая факелами.

Видно, сама судьба пожелала, чтобы эта ткань так или иначе все же оказалась в доме Цинтии! — улыбнулся про себя патриций, когда его кортеж с бегущими впереди факельщиками двигался по шумным и многолюдным улицам Рима, этой великой столицы мира.

Задумав серию книг о расследовании преступлений во времена Римской империи, я сразу же решила, что героем ее станет сенатор Публий Аврелий Стаций и первым делом я напишу детективный роман о гладиаторах.

Я обожаю литературные сериалы. Их удобная форма позволяет без особых трудностей браться за новые темы, при этом сюжет любого сериального романа твердо определен благодаря неизменным и радостно предсказуемым персонажам: встретить на страницах уже знакомых героев — все равно что повидать старых друзей и узнать, что нового произошло в их жизни.

Герои сериалов живут в их мало меняющемся мире и если вдруг и забывают какие-то свои привычки и пристрастия, то лишь на радость читателю, который, следя за сокровеннейшими мыслями персонажей, способен предвидеть ход событий.

Может случиться, что мизантроп Ниро Вульф выйдет из своего старого дома, Джеймс Бонд женится, целомудренный вольноотпущенник Парис войдет ночью в комнату служанки, матрона Помпония станет исповедовать культ Исиды, а Публий Аврелий снимет с себя звание сенатора. Однако читатель прекрасно понимает, что подобным непродолжительным изменениям конец будет положен еще до того, как он перевернет последнюю страницу книги.

И тем не менее сериал не статичен. Герои появляются, растут, взрослеют, стареют, уходят на покой, иногда умирают. Так, юный Гарри Поттер начинает заглядываться на девушек, а столь самоуверенный в молодости Эллери Куин превращается в серьезного джентльмена.

Я могла бы еще долго продолжать в таком духе, но остановлюсь, поскольку очевидно, что речь идет еще об одном важном обстоятельстве. И в самом деле, сериал, эта столь любимая, хоть и дурная, привычка многих, совершенно необходим тем, у кого, как у меня, за плечами счастливое шизоидное детство, потраченное на создание собственной вселенной как альтернативы повседневности, на общение с вымышленными персонажами, на постановку на сцене моего личного театра, существовавшего в тайниках души и разума, спектаклей о бесчисленных превратностях авантюристов, очаровательных, но социально неприемлемых, придуманных по образцу любимых героев из книг моего детства. (Не порицайте меня: существуют дети-пиноккио и дети — питеры-пэны. Первые, повзрослев, движут человечество вперед — нередко даже ему во вред. Я же определенно из числа вторых.)