Бертран из Лангедока - Дмитрий Володихин

За спиной у Бертрана – его сыновья Бертран и Итье, оба ростом в отца, такие же заносчивые и крепкие, только в плечах поуже – не заматерели еще.

Смотрел на них граф Риго, любовался. А насытив взор, звучно хлопнул себя по ляжкам и рявкнул:

– Ах, хороши, стервецы! – Головой потряс, засмеялся. – Захватили, значит, Аутафорт? Ах, негодяи! Что же ты наделал, Бертран де Борн? Разве не была отдана тебе половина Аутафорта, хотя, если судить по правде и справедливости, а не по любви и милосердию, надлежало бы за такие дела отсечь тебе голову!

Бертран молчал.

– Отвечай! – вскипел граф Риго. – Была ли отдана тебе половина доходов с этого владения?

Бертран разлепил уста и молвил:

– Да, мессен.

– Воспользовался ли ты этими доходами?

– Да, мессен.

– Что ж, мало тебе показалось, Бертран?

– Да, мессен, – в третий раз промолвил Бертран.

Граф Риго заставил себя прогневаться. Сдвинул брови, закричал:

– Как ты посмел войти в Аутафорт под личиной друга и вероломством захватить владение чужое?

Бертран чуть пошевелился и заговорил звонким, ясным голосом:

– Если мессен позволит, я объясню. Дело в том, что я действительно прибыл в Аутафорт к своему брату, не имея еще решительных намерений действовать против него…

– Он взял с собой солдат, переодев их слугами! – воскликнул Гюи Лиможский.

Бертран даже взглядом его не удостоил. Спросил у графа Риго:

– Мессен, дозволено ли мне продолжать?

– Продолжай, – сказал граф Риго.

– Поначалу у меня и в мыслях не было чинить разбой. Но когда вошли мы в Аутафорт, слишком близко увидел я все то, чем с детства мечтал завладеть… Потому и не смог удержаться от нападения. Ибо страсть моя оказалась сильнее всех добрых намерений. Я понял, что это владение предназначено Провидением для меня, и решил немного ускорить то, что суждено от века…

Говорил Бертран о стройных башнях Аутафорта, числом пять, о высоких двойных стенах с зубцами, о превосходном каменном донжоне, о беседках во дворе, о дивных складах и удобнейших конюшнях, о заливных лугах по речке Мюро, о сенокосах и пашнях, об охотничьих собаках и тканых коврах, что вот уже два века висят на стенах и до сих пор не истлели…

Говорил как пел. Все поневоле заслушались и сами влюбились в Аутафорт, будто в прекрасную даму. А со слов Бертрана в кого не влюбишься!..

– Мог ли я оставить такое сокровище в руках трусоватого и слабого Константина? – заключил Бертран.

И поняли все, что нет, никак не мог. Воистину, кощунством было бы отдать Аутафорт кому-то другому. Кто лучше Бертрана сбережет прекрасный Аутафорт? Чьи сыновья достойнее получить этот замок в наследство?

И сказал граф Риго:

– Ты – самый большой негодяй, Бертран де Борн, из всех, кого мне доводилось видеть, – а повидал я этой породы немало, ибо и сам к ней принадлежу! Но ты превзошел в вероломстве моих братьев и меня самого. И потому вот тебе мое решение: отныне владей Аутафортом один, безраздельно, а по смерти передай его старшему из своих сыновей, и пусть останется Аутафорт и земли, ему принадлежащие, за семьей Бертрана де Борна!

И засмеялся Бертран и бросился к ногам графа Риго, а граф Риго встал с кресла и Бертрана подняться понудил. И стояли они, обнимаясь, точно родные братья, и смеялись, смеялись от души.

1184 год, Шарентон

После того достославного дня, когда граф Риго при всех баронах и шателенах признал права Бертрана на земли и самый замок Аутафорт, повсюду в Перигоре настали мир и покой.

В те времена, о которых идет речь, все военные действия по осени принято было сворачивать и вплоть до Пасхи следующего года длить мир. Так поступили и граф Риго с виконтом Адемаром Лиможским.

А Бертран, расширив свои владения, вполне утихомирился, стал сыт, ленив и спокоен и перестал тревожить соседей. Домна Айнермада все хворала и недужила. Дети подрастали. Бертран уже присматривал подходящего мужа для дочери.

Благословенная осень простерла золотые персты над зеленой землей Лимузена, и особенная по-осеннему горьковатая тишина разлилась среди холмов.

В такой-то ясный день явился к Бертрану его давний друг и сосед Гильем де Гурдон. Бертран был занят важным делом: лежал у себя в опочивальне, а пять толстых жизнерадостных щенков тыкались в него мордами и пытались ухватить за палец. Гильему так и доложили: мол, эн Бертран ужасно занят и выйдет позднее.

Бертран же, проведав, кто именно к нему пожаловал, тотчас вскочил, щенков с себя стряхнул, навстречу гостю устремился, на ходу оплеухи прислуге раздавая – зачем так нерасторопны, глупые холопы, зачем так постыдно оплошали!

Гильем Бертрану неучтивость сразу простил – тот извинялся столь бурно, валил вину на болванов-слуг столь рьяно, что любое сердце бы растаяло.

Сперва детские годы вспоминали, помянули добром аббата Рожьера. Перебрали за беседой всех общих знакомцев и родичей. Совместно выпили.

Похвалили погоду и урожай. О нынешнем осеннем замирении с полным одобрением высказались.

И проговорил как бы между прочим эн Гильем:

– Весьма хорошо, эн Бертран, постановлено королем Генрихом, чтобы все владетели и шателены сгоняли с земель своих брабантцев, наваррцев и прочих бандитов, воюющих за деньги, ибо суть они головорезы без стыда и совести…

Бертран насторожился. Был бы охотничьим псом – застыл бы с приподнятой передней лапой, готовый броситься туда, откуда послышался шорох.

Ибо явственно потянуло вдруг зловонным серным душком Хауберта-Кольчужки.

– Какое отношение все это имеет ко мне, друг мой Гильем? – осведомился Бертран.

– Прямое. – Теперь Гильем де Гурдон смотрел на Бертрана в упор. – Ведь это вы приманили сюда чертову свору наемной сволочи.

…Шуршащая в темноте солома, ломкий, еще детский, голос Итье: «А как вы будете избавляться от этого Хауберта-Кольчужки, отец?» Давняя тревога, давнее беспокойство… «Избавлюсь, коли надобность приспеет», – так, кажется, ответил тогда беспечный Бертран своему предусмотрительному сыну.

Вот и приспела надобность, Бертран, – избавляйся…

– Не понимаю, – повторил Бертран. – К чему все эти разговоры? На моих землях, насколько мне известно, эн Гильем, никаких брабантцев нет и в помине.

Гильем устало вздохнул. Конечно, он предвидел, что разговор примет именно такой оборот. Поэтому заранее приготовился Бертрана измором брать.

Разве не было постановлено более десяти лет назад, что ни один барон или вассал не потерпит нигде в своих владениях злонамеренных брабантцев? Разве не введены Папой самые строгие церковные наказания для тех шателенов, которые отказываются выступить с оружием в руках против наемнических банд?